балкон.
Худиев с ненавистью смотрел ей вслед. Ни его, ни спецназовцев, только что бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И о том, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные стекла… И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута…
— Что значит — «ничего не путаешь»? — явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.
И Сания стала пересказывать всё, что ей было известно:
— Он был увешан гранатами… Уже хотел взрывать их, и тут…
И тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом ударившись об асфальт и обдав горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними… Первым очнулся мужчина.
— Инна Борисовна… — просипел он.
В то же самое мгновение утробный вопль, смешанный с животным страхом, вырвался из горла Сании…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Открытие
Наружу его выбросило со смачным чмоком. Словно из трясины. И выбросило в позе на четвереньках. С минуту он крутил головой и, озирая комнату, не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука. Подняться на ноги тоже не мог. И не потому, что не было сил. А потому, что на нём повисла жена. Она, как выуженная из воды рыба, немо разевала перед ним рот…
Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто напихал ему в уши ваты. Потом в ушах цвикнуло, и ваты как не бывало. И в них тут же ворвались истеричные взрыды жены:
— Мика, миленький… Что с тобой? Где ты был?
В глазах её метались страх и ужас.
— Всё в порядке, Инночка… Не паникуй, — карабкаясь на диван, проговорил он.
Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей — никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой:
— Не надо. Измерь-ка давление.
Инна выбежала на балкон.
— Идеальное! — радостно выкрикнула она оттуда. — 120 на 80! Пульс — 64!
Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, посмотрев на себя, сообразил: он же до сих пор находится в контуре, передающем объективную картину его состояния на аппарат, что стоял на балконе.
— А в момент, когда я лишился чувств? — поинтересовался он.
Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару округлившихся от изумления глаз.
— Ты так ничего и не понял? — прошептала она.
— А что я должен был понять?
— Ты не терял сознания… Ты просто исчез…
— То есть? Как это? — вырвалось у него.
— Не знаю… На том месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было… Во всей квартире. Я думала — ты подшучиваешь надо мной… Несколько раз заглядывала на кухню, в ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, — крепко обняв его, разрыдалась она.
— Ну, ну… Всё уже позади, — гладя её по волосам, успокаивал он.
— К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! — ещё пуще расплакалась она.
Дождавшись, когда жена выплачется, Караев наконец спросил о том, что ему очень хотелось узнать:
— Долго я отсутствовал?
— Мне показалось — очень долго…
Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:
— Минут пятнадцать… Может, чуточку больше…
— Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.
— Зато я почувствовала, — пробрюзжала она.
Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны сварливые нотки — верный признак того, что охвативший её срыв пошёл на убыль.
— Что смеёшься? — сердито спросила она.
Ну что он мог ей ответить? И он ещё крепче обнял её. Уткнувшись в его шею, щекоча его горячими губами, Инна что-то долго еще говорила, на что-то пеняла и, стуча кулаками по его бокам, беззлобно поругивала.
По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что же всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.
— Налей мне чайку. Крепенького, — отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.
Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, весом в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны. Он был в контуре. И только после этого они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж быть совсем точным, определение «аппарат» к нему никак не лепилось.
Расставленные на столе и соединённые между собой пёстрыми проводами платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства-Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева…
Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон — единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём извлекали деталь за деталью из-под мокрых, плохо отжатых вещей. Жена делала это с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в нём железные штуковины, а Мика — с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна в раздражении упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно вытирая фланелькой одну из намокших плат, как бы невзначай спросил:
— Разве это барахло?
— А что, по-твоему?! — выпалила она.
Караев с ответом не спешил. Высвободив из складок мокрой простыни очередную деталь и с нежностью держа её в ладони, он тихо произнёс:
