отношения.
— Не меня, а тебя надул черножопый, — ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. — Тебе и отвечать перед Эмом…
«Это ж обо мне… Националист поганый!» — понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.
— Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? — взвился Угрюмый.
— А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… — нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.
— Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.
— Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, — с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.
И это ему удалось.
— Что-о? — взревел Угрюмый, вскинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.
Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.
И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стенке лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор ни отпрянуть, ни увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и незачем было это делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.
Вскочив на ноги, Угрюмый ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:
— Ша! Лифт!
…Мгновение спустя из раздвинувшихся створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа- джентельмена. Они шли молча, быстро; Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый как мог миролюбиво сказал:
— Ну, что мы с тобой — не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно ведь обвинят нас обоих, — рассудительно заключил он.
— Ты не кати бочку на меня, и я не стану, — согласился на компромисс драчливый Маленький.
— Петуха! — с вымученной улыбкой протянув товарищу открытую ладонь, потребовал Угрюмый.
Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ — ни звука. Постучали снова. И опять тишина. В третий раз этого делать не пришлось: дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом пуфячок.
— Вы одни? — близоруко щурясь по сторонам, спросил он.
— Понимаете, в чем дело, босс… — на ломаном английском принялся было объяснять Угрюмый…
Пуфячок махнул рукой.
— Пройдите в кабинет. У меня нежданные гости… Поговорим потом, — рубанул он и вразвалочку исчез в гостиной, откуда доносились голоса увлёченно беседовавших людей.
Кабинет Пуфячка напомнил Караеву кабинет министра. «Напомнил», правда, не то слово. Всего две схожие детали: письменный стол да размер комнаты. Что касается остального, то все здесь было стиля строгого и вместе с тем располагающего к деловым беседам. Тут преобладал вкус, внушающий мысль о достатке и достоинстве хозяина…
Шкафы, усевшись за журнальным столиком, с мрачным видом уточняли между собой детали того, как они упустили «черножопого фраера». А «фраер» между тем прошёл к письменному столу. Почему его потянуло туда, он толком объяснить себе сейчас не мог. А во сне (а во сне ли?) Караев шёл к нему с явно обдуманными намерениями. Скорее всего, им двигало элементарное любопытство.
Его заинтересовала стопка бумаг, поверх которой лежал лист с хорошо знакомым ему текстом и его собственноручной подписью:
Это было сопроводительное письмо, посланное им в Америку чуть ли не два года назад:
Письмо свое профессор знал наизусть. Над ним и над статьей ему с Инной пришлось порядком потрудиться. Больше досталось Инне: она лучше его владела английским.
Письмо она перевела в один присест, а вот со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе у этого Пуфячка.
— Черт плешивый! — в сердцах выругался Караев.
— Ты слышал?! — дернулся Угрюмый Шкаф.
— Что слышал?
— Чей-то голос, — зыркая по сторонам, настороженно прошипел он.
— Тебе показалось… Это у меня в животе бурчит, — осклабился Шкаф Малый и, потирая живот, добавил:
— Страсть как жрать хочется.
Караев замер — он перевел взгляд на лист, что лежал на папке с правой стороны. Профессор узнал фирменный бланк родного Минздрава. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным вертикальным чёрным полосам, его пересылали по факсу. Однако текст читался ясно. И первая же строчка привела Караева в крайнее замешательство…
Это было официальное письмо на азербайджанском языке, адресованное Министерству национальной безопасности — печально известному преемнику КГБ. От охватившего его страха профессор одним махом проглотил каждую строчку этой зловещей бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.
Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.
Перед трёхзначным исходящим номером стоял персональный буквенный символ министра — «Н», т. е. «назир». Значит, письмо готовилось лично им.
Действительно, внизу красовался его росчерк, немного смазанный картриджем факса, но не
