Аттила открыл глаза и увидел перед собой благообразного седого старца. Они были вдвоем под прозрачным пологом, едва колышущимся от тихих и редких дуновений. Сквозь густые ветви сосен, под которыми стоял полог, пробивался ломкий синий свет неба.
— Светает… Утро, — вдохнув полной грудью душистого соснового запаха, догадался он.
Ну вот. Теперь ты будешь жить, — сказал старик.
— Кому это нужно? — спросил Аттила, словно давно и долго вел с ним разговор.
— Судьбе, сын мой, — улыбнулся старец.
— Что это такое?
— Судьба — это твое предназначение. Это то, что ты должен сделать, а потом уйти.
— Я уже достаточно сделал…
— Знать сума ее не опустела, — возразил старец.
— Неужели, — скривил в иронии губы царь. — За сто переходов до моих родных мест простираются теперь мои земли. Мечом, огнем и кровью я перетряхнул и перемешал сотни племен и народов… Я несу беды людям. Мною пугают детей. Я приношу смерть. Я радуюсь победам. А что такое победа?! Это реки крови и море слез… Неужели этого мало?! Неужели это кому-то было нужно?
— Наверное, нужно, — прошелестел старик.
— Кстати, а кто ты? Я первый раз тебя вижу.
— Я странствующий звездочет и целитель человеческих недугов.
— Понятно, — буркнул Аттила и, глядя на старца, сказал:
— Ты говоришь, не опустела моя страшная торба?
— Не опустела, — подтвердил звездочет.
— О! Сколько можно?! — простонал варвар.
— Старик, — снова сказал он, — я был очарован жизнью. Теперь передо мной жалкие, но приятные сердцу осколки ее…
— И это нужно было тебе пережить, — сказал звездочет.
— Кому нужно?
— Небесам, — донесся до него спокойный, как вздох, ответ.
— Те, кто набивает суму тяжелымми каменьями людской доли и вешает на них?… Хотел бы я на них взглянуть. Где они?
— В небесах, — тихо прозвучало под пологом.
— Удобный ответ, старик… Мне туда не надо.
— Как знать, сын мой.?
— И знать нечего… Сгинем мы в земле с муками нашими так и не поняв почему приходили сюда? Откуда взялись?… Откуда взялся я?… Жалко одно, меня никогда-никогда больше не будет. А какое все-таки чудо — это жизнь.
— Ну что ж, сын мой, отвечу я тебе, — вздохнул звездочет. — Ведь ты сначала не ценил жизни. Ни своей. Ни чужой… Не правда ли?… Помнишь ты загнал и убил газель? Тебе было одиннадцать лет. Сестра спросила тебя: «Аттила, тебе не жалко убивать?»…
— А я ответил: «Жалко… Но потом». Откуда это тебе известно, звездочет?! Никто кроме меня об этом не знает.
Старик усмехнулся и, не обращая внимания на его вопрос, продолжил:
— Помнишь, ты проехал мимо умирающей от голода девочки? Ты был еще молод, но сердце твое облилось кровью. И ты сказал себе, что победа не стоит и одной слезинки невинного дитя…
— Так и сказал, — подтвердил Аттила. — Но как тебе об этом стало известно?
Снова старик пропустил мимо ушей слова царя.
— Помнишь, тебе доложили, что Лепесте подсыпала яд в пищу наставница? Ты не стал лишать ее жизни. Ты отдал ее на волю судьбы…
— Так оно и было.
— Помнишь, ты шел со своим отрядом через дебри и вышел на прогалину? Там стояло два муравейника. Ты заставил обойти их. Ты не разрушил их.
— Да, я еще сказал себе: «Гунны с вами не воюют».
— И последнее, связанное лично с тобой… Правда, я могу привести десятки других примеров из твоей жизни. Так ты о них знаешь не хуже моего… Мне по сердцу пришлись только что произнесенные слова твои: «Что такое победа?! Это море крови и слез…» Мог ли это Аттила сказать в восемнадцать лет?
— Нет. Такое бы я тогда не сказал.
— Мог ли это сказать Аттила в тридцать лет?
— Мог бы… А может и нет… Не знаю.
— Вот именно! Ты задумался бы. Но однозначного ответа не дал бы… А вот почти сороколетний Аттила рассуждает не так, как те двое — один в неразумном детстве, другой в бесшабашной молодости… Ты стал другим.
— Другим, — соглашается он.
— Еще пример. Не касающийся тебя… Ты заметил, как изменились гунны, с которыми ты прошел годы бранных дорог? Твой клич: «Мои храбрые волки!» — так уже их не вдохновляет. Они ведь люди. Им не хочется больше убивать. Многие обзавелись семьями… И, поднимая руку с мечом, он думает, что когда- нибудь, кто-нибудь занесет клинок и над головой его ребенка… Они стали сердобольней. Стали думать о смысле жизни. Одним словом, стали лучше.
— Что ты этим хочешь сказать, звездочет?
— Не лучшими приходят сюда, но лучшими уходят, — сказал старик.
— Когда то я уже слышал эти слова. Но тогда мне непонятен был их смысл.
Старик молчал. Молчал и Аттила.
— Да, — вдруг спохватился царь. — Откуда ты знаешь то, что знаю только я? И никто другой знать не может!
— Я по звездам читаю тебя. Такая у меня профессия. Я знаю, что было с тобой. И что будет тоже знаю. И знаю то, чего ты не знаешь.
— Что же ты знаешь обо мне такого, чего не знаю я? — заинтересованно спросил он.
— Положим, то, как ты пришел в мир этот. Заметь, не родился — пришел. Не знаю как, но звезды говорят именно об этом… Твоя мать, то есть женщина, которую ты считаешь матерью, возвращаясь из гостей домой вместе с сопровождающими ее людьми и трехгодовалым сыном, остановилась переночевать в гроте Железной горы. Они вынуждены были сделать это. Дорога была еще не близкой, а вот-вот должна была разразиться гроза… Обняв сына, она заснула. И больше не проснулась. Никто не проснулся.
Все погибли от прямого и чудовищного удара молнии. Всех нашли обугленными. Их было двадцать один человек. Остался в живых малыш той женщины. Но это уже был ты, Аттила… Вот почему тебя до сих пор называют сыном Железной горы и Небесного огня.
— Занятные истории ты рассказываешь, звездочет, — сказал Аттила.
— Главное, правдивые, сын мой.
— Быть может, ты скажешь…
И с полуслова поняв старик перебил его.
— Тебя ждут еще победы… Но ты умрешь там, где был зачат. Умрешь на сорок третьем году жизни. Потому что, — вдруг стал объяснять он, — три первые года жизни были не твоими…
Полог дернулся от странного порыва. И из всех щелей повалил дым. И замутились и поблекли синие просветы в кронах пахучих сосен…
— С рассудком у тебя все в порядке. И через два дня ты встанешь в стремя. А теперь мне пора… Прощай, — улыбнулся звездочет.
И седобородый старец только что сидевший перед ним, такой осязаемый, такой родной и добрый, на глазах растворился в густых клубах дыма.
— Не уходи, старик! Ты мне нужен. Ты мне симпатичен…
— И ты мне, — услышал он, но уже не видел его.
— Звездочет! Звездочет! — звал Аттила.
Стояла мертвая тишина.
