стоивших тебе страшной смерти, — глядя на сундук, пробормотал он, а потом, не обращая внимание на хамское колошматение в дверь, упал на колени перед образом Христа.
— Прости и помилуй меня, о Господи! Отведи беду от меня.
Перекрестившись, он ватными ногами пошел на встречу своей судьбе… Никто, однако, как он ожидал, накидываться на него не стал… На пороге стоял курносый, с лицом похожим на пережаренную лепешку, помощник почтмейстера Святой службы Эмилио Беннучи.
— Наконец-то! — завопил радостно почтарь. — Мне сказали: колоти вовсю, как можешь, иначе не добудишься его. Он всю ночь работал…
Обмякшее тело нотария по косяку тяжело сползало вниз.
— Что с тобой, Доменико? — таращилась на него пережаренная лепешка Беннучи.
Тополино не в силах был выдавить из себя ни единого словечка. Хотя пытался. Губы его по странному прыгали. Они дергались и кривились. То ли не могли сложиться в улыбку, то ли от внутренней судороги, мешавшей нотарию изобразить что-либо осмысленное.
Да и что он мог ему сказать? Почему испугался? А кто не наложил бы в штаны если бы его застали за выкраденной — да еще какой! — рукописью еретика?.. Ведь он уже готов был к убойным тумакам кондотьеров. К аресту и обыску. И… все из-за своей беспамятливости. Совсем вышло из головы, что повозка почтальонов внешне, один к одному, арестантская. Вот почему, при встрече с Беннучи невидимая жесткая рука, сжимавшая в волосатом кулачище его сердце, вдруг разжалась. И он, вместе со своим беспомощно бьющимся сердечком, сорвался вниз. Силы оставили его.
— Что с тобой? — с тревогой и участием любопытствовала курносая лепешка.
— Ничего… Это со сна, — наконец проговорил он.
— Дать воды? — предложил сердобольный Эмилио.
— Нет. Все в порядке.
— Идти можешь? — не отставал он.
Тополино кивнул.
— Тогда одевайся! Поехали! А то я тороплюсь. Много дел, — распоряжался он, попутно объясняя, почему его послали за ним.
— Во дворе не было ни одной свободной коляски. И я, кретин, как раз подвернулся им…
— Никуда я не поеду! Мне спать хочется, — нарочито широко зевнул нотарий.
— Еще как поедешь! Тебя вызывает… Нет не вызывает, — поспешно поправляется Эмилио. — Меня особо предупредили. Передай, говорят, дословно: «Вас просит пожаловать Его святейшество Климент восьмой». Как какой персоне…
— Не может быть!
— Стал бы я почтовую карету гнать за тобой! — обиделся Беннучи.
— Зачем? — поспешно собираясь, интересуется Доменико.
— Зачем, зачем?! — передразнивает помощник почтмейстера, и, расплывшись в улыбке добавляет:
— На Востоке есть хорошая поговорочка на этот счет: «Верблюда на свадьбу приглашают не вкушать. Он знает… Ему не пить там и не плясать, а воду таскать».
— Не спорю, — выходя вместе с Беннучи, хохочет Доменико.
Но не Беннучи, не Тополино ведать не ведали, что на этот раз верблюд был приглашен, чтобы вкусить.
…В приемной, нетерпеливо прохаживаясь из угла в угол, его дожидался Вазари.
— Наконец-то! Еще бы утром заявился! — не слушая сбивчивых объяснений нотария, напустился он на него.
Придирчиво осмотрев со всех сторон молодого человека и, видимо, оставшись довольным, прокуратор, не меняя сердитого тона, приказал ему следовать за ним. У самых дверей, ведущих в апартаменты папы, он, также по-хозяйски, велел, стоявшему там служке отворить их.
— Вот он, Ваше святейшество! — подтолкнув Доменико вперед, объявил прокуратор.
— Я его знаю, — положив мягко ладонь на голову склонившегося к его руке нотария, произнес папа. — Он, действительно, хороший католик и добросовестный работник.
После нескольких ничего не значащих вопросов: Откуда он родом? Где учился грамоте? кто его родители? — Его святейшество обратился к Вазари:
— Себастьяно, мне жалко терять такого работника.
Тополино похолодел. Неужели в переписанных им документах он допустил серьезный огрех, за что прокуратор поставил вопрос о его увольнении. Впрочем…
— Разумеется, жалко, Ваше святейшество, — слышит он как сквозь сон ответ епископа. — Мы и не собираемся его терять. Пройдет время, и из него, я так думаю, получится хороший стряпчий.
— Тогда он станет претендовать на твое место. Не боишься? — шутит папа.
— Неужели я доживу до того дня? — намекая на свой возраст, отшучивается Вазари.
— Доживешь, Себастьяно. Доживешь.
— Если вы прикажете.
— А как вы, Доменико, проводите свой досуг? — интересуется вдруг Его святейшество.
— Никак. Его у меня не бывает.
— Небось… вино… девочки…, хитро прищурившись, смотрит он на нотария.
— К вину у меня отвращение. Меня от него поташнивает. На девочек же нет времени, — честно признается Тополино.
— И тот… — обращаясь к прокуратору говорит папа, — И тот божился, что у него с этим все в порядке.
— За этого, Ваше святейшество, я ручаюсь, — отзывается Вазари.
Тополино ровным счетом ничего не понимал. Кто это «тот»? О чем они? Причем здесь он? И зачем его вызвали сюда?
— Ты знаешь, почему мы пригласили тебя сюда? — словно догадавшись, интересуется папа.
— Нет, Ваше святейшество.
— У нас, в Болонье, в университете, произошла неприятная история. За разврат и пьянство отчислен наш студент…
Доменико, как ни старался, так и не мог еще сообразить, куда гнет понтифик.
— Так вот. По рекомендации Его преосвященства, — папа махнул рукой в сторону прокуратора, — и по моему благословению, мы решили послать вас занять место этого студента.
— О! — не верил ушам своим Доменико и, упав на колени, облобызал полы платья Его святейшества Климента восьмого.
— Смотри не подведи меня, — сурово промолвил папа.
— Никогда! Ни за что!..
— Да пребудет с тобой Господь. Ступай.
— Позвольте и мне откланяться, Ваше святейшество. Неотложных дел много, — попросился Вазари.
Уже в коридоре, не глядя на семенившего рядом нотария, прокуратор строго спросил:
— Куда сейчас?
— Домой.
— Нет, сынок! — резко остановился он. — Тебе сейчас зевать нельзя. Бери документы не медля! Я замолвлю за тебя словечко… А завтра поутру — в почтовую карету, и в Болонью. Бенуччи как раз скачет туда. Я прикажу ему захватить тебя…. Если промедлишь, сынок, у тебя на глазах твою фортуну вырвут другие. У них есть сильные покровители. Они смогут переломить папу…
6
…Домой он вернулся поздно. Пришлось оббегать все кабинеты службы. О существовании некоторых
