…Увертываясь от пламени, мальчишка на ощупь, голыми руками, выхватывал из костра, объятые огнем, рассыпавшиеся бумаги. Выхватывал, как лопавшиеся в раскаленной жаровне каштаны. Он совал их за пазуху и, хлопая себя по груди, тушил их. Когда новехонький камзол его пошел дымом, он отбежал от костра и, победно вскинув голову, посмотрел на Бруно.
Бруно улыбнулся. Заметил или нет Тополино его вымученную улыбку, Джордано не знал. Впрочем, ему было не до этого. Он никак не мог из-под металлической пластинки, что зажимала ему язык, выдавить под зубы флакончик с ядом… Вырвавшееся снизу пламя лизнуло его в лицо. Да так жгуче. Да так люто, что изодранный в кровь язык, с неведомо откуда взявшейся в нем силой, вытолкнул, наконец, застрявшую во рту железку. И она — о ужас! — вместе со спасительным пузырьком, полетела вниз. Бруно закричал. Охваченный огнем и, пронизывающей до сердца, болью, Джордано, теряя сознание, отчаянно забился в неподатливых цепях. Он слышал свой крик и еще слышал себя, говорившего себе: «Какой смысл?…». Потом крики его смолкли. Во всяком случае, Бруно уже их не слышал. Только сквозь густую-прегустую толщу вонючей ваты, он еще ощущал как что-то на нем шипит и что-то по нему течет. «Это я жарюсь», — равнодушно догадывается он.
… И тут в лицо пахнуло ветром с моря. «Моряна», — с наслаждением шепчет он, чувствуя как его, пылающее огнем тело, покрывает живительная изморось, разбившихся о скалы волн.
Он этот ветер узнал бы из тысячи других. Он знал его с детства. Он любил дышать им. Особенно по утру. И любил стоять в дыму кипящих волн.
«Из Нолы моей… От моря Тиренского…» — шепчет он.
Он млеет от волшебной прохлады. Он упивается ею. И ему не хочется открывать глаза, чтобы вновь не оказаться в этом жутком сне.
Кто-то холодной ладонью касается его лба и задушевно, хотя и официально произносит:
— С возвращением из ада, Ваша честь!
Голос ему знаком. Он узнает его сразу. И тотчас понимает: его командировке и ему, земному, известному под именем Джордано Бруно, пришел конец. Он — дома. Его, как и положено по статуту, встречает сам Верховный Координатор Служб — Его честь Строптивый.
Все без исключения, за глаза, а равные ему — по заслугам и возрасту — в глаза, называли Координатора коротко — Вэкос. В официальной же обстановке, кем бы ты не был, обязан был обращаться к нему с прилагательным «Ваша честь» и без всякого сокращения — «Верховный Координатор».
Момент возвращения и встречи исследователей относился, как раз, к официозу.
— Ваша честь! Миссия в Начальную планету седьмого Луча Великого Круга Миров — завершена! Исследователь высшего ранга, обладатель трехъярусного нимба — Безбрежный, — живо вскакивая с места, отрапортовал он.
— Здравствуй! Здравствуй! — обнимая коллегу, приветствует его Вэкос и, взяв под руку, увлекает за собой.
— Ну как там, коллега? — интересуется он, прекрасно зная, что Там и каково Там.
— Как в аду, — смеется Безбрежный.
В зале, куда они входят, Безбрежному подают его нимб… И в следующее мгновения друзья оказываются на песчаной отмели родного и любимого ими моря. Оно похоже на Тиранское. И только. Оно милее. Оно роднее…
Глядя на переливающийся под солнцем золотой песок косы, Вэкос задумчиво роняет:
— Нет ни ада, ни рая в житие человеческом…
Хохотнув, Безбрежный, вдохнул полной грудью моряны, и сам, опережая Строптивого, закончил начатую им мысль.
— Есть мир, где владеют временем и мир, где им не владеют.
— Так оно и есть, — соглашается Строптивый.
— Но доколе! Доколе мы будем тыкать их носом в это?! — не без раздражения бросает он.
— Пока не отчаемся.
— Отчаемся-таки! Ведь им нравиться жить так, как они живут… Без бед, которые они сами себе устраивают, им эта жизнь, что пища без соли.
— Что ж, тогда опять придется начинать сначала, — тихо произносит Вэкос.
Безбрежный разводит руками.
— Жаль… Но, видимо, придется…
