самые низенькие, в форме подушечек, и сверх того на полушкафах стояли две обыкновенные столовые лампы; небольшая бронзовая люстра не была зажжена. На каминах и на столах расставлены восковые и гипсовые (свинцовые, раскрашенные) статуэтки солдатиков в полной форме, а на одном из полушкафов четыре такие же фигурки побольше, под стеклянными колпаками.
На продольной стенке, против входа, огромная картина Ладюрнера, изображающая парад на Царицыном лугу; на противоположной стене картина, такого же размера, Крюгера, представляющая парад в Берлине. Затем на поперечной стене, тоже между двумя большими картинами (показывающими Полтавское сражение. —
Наверное, император не смог простить своей бабке ее революцию 1762 года, свергнувшую законного монарха, Петра III. Он всегда был против нарушений утвержденного порядка. Что же касается любовных увлечений покойной императрицы, то здесь Николай Павлович, наверное, был более снисходителен: он сам не чурался минутных увлечений и наслаждений. Но все у него было разложено по полочкам: вот здесь была жена, здесь — любовница, здесь — дела. И одно с другим не смешивал, местами не менял и для всего было свое время.
В нижнем (первом) этаже государь поместил своих подрастающих дочерей-красавиц. Оставалось здесь свободным лишь небольшое помещение на южной оконечности северо-западного ризалита. Занимала его первоначально, наверно, прислуга дочерей. Но дочери вышли замуж, разъехались, и комнатка освободилась.
Чем-то эта комнатка с небольшой антресолью над ней приглянулась царю. Может быть, тем, что, будучи тупиковой, она находилась в стороне от дворцовой суеты. Наверное, и потому, что через нее (скрытая перегородкой) проходила потаенная винтовая лестница, которая связывала все этажи в царственном ризалите. Была, конечно, и другая, главная внутренняя каменная лестница, но у потаенной была своя прелесть, интимность. С ней связано и происхождение российского государственного гимна.
Музыкально одаренному участнику придворных музыкальных кружков А.Ф. Львову (адъютанту начальника корпуса жандармов графа Бенкендорфа) Николай высказывал свое давнее желание иметь свою музыку для русского гимна. Такового у России тогда не было. В необходимых случаях исполнялась музыка Генделя. Алексей Федорович всерьез воспринял сказанное царем. Музыку он сочинил. Текст для гимна написал воспитатель наследника-цесаревича поэт Жуковский. Спеть гимн взялась сама императрица со своими детьми. Все это готовилось втайне от царя, как сюрприз.
После своих вечерних занятий царь спускался из своего кабинета вниз, к зимнему садику с журчащим фонтанчиком в покоях Александры Федоровны. И вот когда на винтовой лестнице послышались шаги, Львов взял скрипку и дотронулся смычком до струн. Началась музыка. Очень хорошо пел семейный хор «Боже, царя храни…» Шаги замерли… Гимн повторили. Николай Павлович спустился донельзя растроганный и довольный. Львов был пожалован флигель-адъютантом, а спустя несколько лет назначен директором придворной певческой капеллы.
Годы летели быстро, уже приближалось его шестидесятилетие, начинали болеть ноги, и Николая потянуло перебраться с верхнего этажа в спокойную нижнюю комнатку, похожую на келью. Стала она для него одновременно и кабинетом и спальней. С делами теперь он разбирался здесь. Современник вспоминал: «В зимние дни, в 7 часов утра, проходившие по набережной Невы мимо Зимнего дворца могли увидеть Государя, сидящего у себя в кабинете за письменным столом, при свете 4-х свечей, прикрытых абажуром, читающего, подписывающего и перебирающего целые ворохи бумаг».
В это время Николай уже мог подвести некоторые итоги своего более чем четвертьвекового царствования. Долгое время он успешно поддерживал (подчас штыками) порядок и мир в Европе, созданные после победы над Наполеоном «Священным союзом трех императоров». Но теперь этот мир рухнул. Жаждавшая реванша за 1812 год Франция Наполеона III вдруг обрела неожиданного союзника в лице Англии. А ранее дружественные и многим обязанные России Австрия и Пруссия перестали считать себя связанными узами Союза и превратились в потенциальных неприятелей.
Николай мечтал своему наследнику оставить Россию в мире и благоденствии, а теперь передавал ему войну со всей Европой. И в этом самодержавный царь никого не винил, кроме себя. Ошибки во внешней политике были его ошибками, подчас продиктованными гордыней. А где лучше гордыня исправляется, как не на гауптвахте? И Николай Павлович лучше чувствовал себя, когда он был в своей казарменной комнатке, примыкающей к гауптвахте, в обстановке, соответствующей военному времени.
Однако легендам, рожденным в замках, обычно сопутствуют романтические обстоятельства. Где же им быть, как не там, где есть рыцарственные короли и прекрасные дамы? Присутствуют они и в нашей истории. Рыцарь-Николай (еще бабка Екатерина II так его называла) в эти сложные для него годы впустил в свое сердце прекрасную фрейлину Вареньку Нелидову («Аркадьевну» — как он ее называл). Полюбил, наверное, потому что его полюбили. Смолянка, племянница известной Екатерины Нелидовой, Варвара Аркадьевна полюбила Николая Павловича, несмотря на его положение и возраст, — искренно, самоотверженно, бескорыстно; просто как человека. И для него это уже не было «васильковым развлечением». Последние частые вечерние выходы Николая в город на прогулки, наверное, были связаны с назначенными встречами. Все это сохранялось в тайне. Знала об этом, пожалуй, только одна императрица, фрейлиной которой и была Аркадьевна. «Варенька Нелидова, — вспоминала дочь императора Ольга Николаевна, — была похожа на итальянку, со своими чудными темными глазами и бровями… была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты…»
Большие перемены часто начинаются с мелочей. В данном случае все началось в конце января 1855 года, когда государь был приглашен на свадьбу второй дочери графа Клейнмихеля — графини Александры Петровны. После этого исторически незначительного события он почувствовал легкую простуду (которая была определена как грипп), но по привычке не обратил на это внимания и продолжал свои занятия как всегда. Отправился он и на смотр частей, подлежавших отправке в действующую армию. Лечащий врач Мандт просил его не выходить на улицу, а камергер попытался потеплей одеть. Но Николай посчитал своим долгом лично проводить защитников Отечества и быть в таком виде, каким его привыкли видеть.
Воспитанник Института инженеров путей сообщений В. Шиман вспоминал потом об этом последнем параде императора: «Выйдя около полудня на прогулку, я с удивлением увидел по одну сторону Невского проспекта выстроившиеся войска, в походной форме. Было около 10° мороза. «Что это значило?» — подумал я. Невский проспект вовсе не обычное место для смотров, на это есть манежи… Машинально я пошел к Адмиралтейству. Очевидно, смотр будет делать государь; иначе не было бы причины выстраивать войска вблизи дворца. По чувству особенного влечения к Николаю Павловичу с юных лет встречал его с радостным биением сердца, и чтобы вновь увидеть его, я спешил к флангу войск, где мог услышать и голос его. Я подошел к углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади и остановился позади командовавшего войсками генерала, сидевшего на лошади на краю фланга. Прошло лишь несколько минут, как раздалась команда: «Слушай, на караул!» Но так как это был левый фланг, то музыки здесь не было; оркестры находились на правых флангах своих частей и хотя заиграли при команде «на караул», но здесь были едва слышны. Николай Павлович верхом, в мундире, без шинели, не доезжая шагов десяти до фронта, громко
