Еще не зная зачем, Крутицын решил вернуться к дороге. Устроившись в придорожных кустах и рассеянно глядя на проносящиеся на восток мотоциклетки и грузовики, он стал думать, что делать. Этот извечный русский вопрос занимал сейчас все мысли бывшего поручика, ибо от правильности выбранного ответа зависела не только его собственная жизнь, но и жизнь Димы Хохлатова.
Задумавшись, Сергей Евграфович не сразу обратил внимание на легковую машину, вдруг остановившуюся на обочине. Из машины выскочил тучный офицер и быстрым шагом направился в сторону придорожных кустов, совсем рядом с тем местом, где прятался Крутицын. Глядя на спешащего по нужде немца, счетовод решил, что судьба, возможно, дает ему шанс. «Самое главное — кровью мундир не попортить. Прости, Господи!» — подумал он, быстро обматывая носовым платком рукоятку именного револьвера.
Шофер с тяжелой от постоянного недосыпа головой, воспользовавшись минуткой, сразу же прижался лбом к жесткому ободу руля и за ровным урчанием мотора не услышал ни вскрика своего шефа, ни треска потревоженных кустов. К тому же по дороге в этот самый момент загрохотали танки. Они подняли такой столб пыли, что скрыли от глаз и дорогу, и придорожные кусты.
Пистолетное дуло, больно надавившее на живот чуть повыше ременной бляхи, и фраза: «Вы будете геройствовать или предпочитаете вернуться домой?», вежливо произнесенная с едва уловимым акцентом, застали шофера врасплох. Он с шумом заглотнул воздух, закашлялся и стал таким синюшно-бордовым, что Крутицыну даже пришлось постучать несчастного по спине, чтобы привести в чувство.
Немец оказался понятливым и, испуганно кося в отливающие сталью васильковые глаза, без раздумий выбрал второй вариант — геройствовать ему как-то не хотелось.
— На всякий случай, предупреждаю: стреляю без промаха — прошу поверить на слово. И если попытаетесь делать глупости — пристрелю. По крайней мере, первую пулю получите вы — это я как офицер русской армии обещаю наверняка, — задушевно и даже как-то интимно сказал Крутицын, наклонившись к пунцовеющему уху немца.
Со стороны казалось, что штабной офицер о чем-то мило беседует со своим шофером, демократично пересев к нему на переднее сиденье. Деморализовав противника, счетовод быстро изложил немцу, что от того требуется, пообещав сохранить жизнь, если все пройдет гладко.
В шестом часу пополудни, когда звуки дня стали чуть спокойней, мягче и недалекий уже вечер начал потихоньку копиться в оврагах и лесах, к воротам временного лагеря для военнопленных подъехала штабная машина. Не заглушая мотора, первым из нее выскочил шофер с совершенно бескровным лицом и остекленевшим взглядом. «Наверное, нагоняй от начальства получил», — подумал обер-лейтенант, начальник лагерной охраны, и сам отчего-то заволновался.
Шофер проворно распахнул заднюю дверцу, и из кабины вначале неторопливо высунулся длинный щегольской сапог, а вслед за ним, блеснув серебряными шнурами на погонах и лакированным козырьком фуражки, вылез и сам офицер. «Майор. Штабная крыса… И чего его принесло?» — с тревогой подумал начальник охраны, скорым шагом направляясь к нежданному гостю. Тем временем майор — правая рука с небрежным видом опущена в карман галифе, — что-то быстро сказав тут же последовавшему за ним шоферу, двинулся навстречу обер-лейтенанту.
Штабист говорил со странным едва уловимым акцентом. Нетерпеливо выслушав приветствие вытянувшегося в струнку начальника охраны, он потребовал немедленно построить пленных.
— Мне нужно забрать здесь кое-кого, — туманно пояснил он и беспардонно смерил обер-лейтенанта взглядом.
Когда понукаемые окриками и выстрелами красноармейцы наконец образовали некое подобие строя, майор в сопровождении шофера, начальника охраны и нескольких автоматчиков с собаками прошел за ограждение. Пленные угрюмо смотрели на визитеров. Брезгливо прикрывая нос белым платочком, офицер медленно зашагал вдоль строя.
Из-за этого самого платочка Брестский и не узнал Крутицына. Да и в какую здравомыслящую голову пришла бы мысль, что твой товарищ может вот так, переодевшись в немецкую форму, спокойно явиться в лагерь для военнопленных и еще что-то там потребовать. Только безумец или редкой храбрости человек был способен на подобное.
Дима же не считал счетовода ни тем, ни другим, а в свете недавних событий вообще испытывал к нему чувство глубочайшего презрения. «Попался, как последний фраер!» — с досадой думал он о себе и чуть не плакал от отчаянья. Стоя среди военнопленных и настороженно наблюдая за немцами, Брестский не подозревал, что это его сейчас высматривают васильковые глаза офицера.
«Проклятые сапоги: жмут. Сотру, как пить дать, сотру ноги! — думал тем временем Крутицын, скользя взглядом по лицам пленных. — Вот этот уже все — сдался, а сосед его каким волком смотрит: того и гляди в глотку вцепится… А это лицо?.. Какое знакомое лицо!..»
Бывший поручик насторожился и вдруг вспомнил жаркий вчерашний полдень, офицера- пограничника, жадно пьющего воду посреди двора — острый кадык, двигается в такт глоткам, и кольнувшие самолюбие слова: «Простите, товарищ, не имею права…» Карие глаза пленного, поначалу равнодушно- отстраненные, внезапно сощурились, и Крутицын, столкнувшись с ними взглядом, тут же ускорил шаг, боясь быть узнанным.
Но Чибисов его не узнал: форма совершенно преобразила счетовода, да и слишком много событий произошло с момента их короткого разговора в N, чтобы как следует запомнить лицо просившегося в батальон селянина. Сейчас лейтенант видел перед собой лишь ненавистного немецкого офицера, с непонятной целью приехавшего в лагерь, и ничего хорошего от этого визита Федор не ждал. Днем, на коротком совете Чибисов, Кошкаров и Соловец — к ним присоединились еще несколько бойцов, — решили попытаться бежать. План был прост: под прикрытием темноты пролезть под колючей проволокой и добраться до леса, а там уж как повезет. Приезд офицера грозил все испортить.
Крутицын заметил наконец своего товарища — пожалуй, единственного гражданского среди гимнастерок и кирзовых сапог. Счетовод молча ткнул пальцем в заросшее щетиной и совершенно потерянное лицо Димы и, отвернувшись, буркнул охранникам:
— Связать и в машину.
— Куда вы меня ведете, господа хорошие?! — затравленно озираясь, закричал было Брестский, но, получив от конвоира сильный тычок в спину, обреченно замолчал.
Крутицын на мгновение задумался, а затем, стремительно вернувшись к Чибисову, выдернул последнего из строя за ворот гимнастерки:
— И вот этого тоже…
Взгляд счетовода, избегающего смотреть в лицо лейтенанта, вдруг наткнулся на маленького морячка, стоящего рядом. И как он не заметил его сразу! Что-то трогательное было в потемневших от злости глазах, в оттопыренных ушах паренька, и сердце бывшего поручика дрогнуло.
— И моряка… Да побыстрее! У меня мало времени: в штабе ждать не любят! — Крутицын говорил быстро, с напором, не давая тут же вытянувшемуся во фрунт обер-лейтенанту опомниться. — Первых двоих — в кабину, а моряка — в багажник!
Хохлатова посадили рядом с шофером, а сзади — поместили пограничника. Его руки были связаны за спиной с такой силой, что кожа на них посинела. Последним весело гогочущие солдаты запихнули в багажник морячка.
— Герр майор, быть может, выделить мотоциклетку для сопровождения? — забеспокоился обер- лейтенант, но «герр майор» только отрицательно покачал головой:
— Сам справлюсь! Ауфвидерзейн.
На висках и на верхней губе его — заметил вдруг немец, — блестели капельки пота. Достав из кобуры парабеллум, штабист уселся рядом с пограничником — внушительный и грозный — и, словно ставя в разговоре точку, захлопнул дверцу. Машина тут же сорвалась с места и, подпрыгивая на ухабистой тюлевой дороге, понеслась прочь.
— Ауфвидерзейн, — по инерции пробормотал обер-лейтенант и убрал от козырька руку. «Штабная крыса! Сволочь! Они и в Россию въедут на наших плечах!» — зло подумал он, провожая взглядом машину, и, когда она совсем скрылась из глаз, с досадой сплюнул на дорогу.
Весь остаток вечера, он то срывался на подчиненных, то, словно усталый цепной пес, что-то глухо
