Они пошли медленнее, юноша задышал ровнее.
— Ну.., а ты.., кто?
Анлодда загадочно улыбнулась.
— Дочь своей матери, — ответила она. — И ученица змея. Завидев неподалеку — всего в каких-нибудь нескольких сотнях ярдов — беспорядочную толпу ютов, которые орали и потрясали окровавленным оружием, бард задрожал от ужаса. «Эти подонки и вправду готовы прикончить нас! Меня, Анлодду, Ланселота — всех нас до единого!» Корс Кант расплакался — страх и стыд взяли свое. Никакой он не солдат, никакой не воин. Его защищала женщина, и притом женщина намного выше его по положению, особа высокого рода. Невыносимо!
— Просто.., не знаю.., госпожа моя. А что если я.., еще не готов? — он отвернулся, не в силах смотреть ей в глаза. — Принцесса, знаешь, ведь мне почти что не хотелось возвращаться. Оттуда.., ну, ты понимаешь, откуда — сюда. Даже.., ради тебя.
— Но ведь ты вернулся.
— Ты вернула меня, — уточнил бард.
— Я позвала тебя, Корс Кант, и ты ответил на мой зов, — возразила девушка. — Ну и потом, не хочешь же ты всю жизнь оставаться учеником? Это же все равно что читать первую строфу стиха снова и снова.
Она остановилась, взяла юношу за плечи и повернула к себе.
— Корс Кант, нет ничего особенного в том, чтобы тебя застигли врасплох, когда ты находишь одно из древних сокровищ сородичей короля Пвилла! Когда это впервые произошло со мной, я «улетела» на целых три дня! Дядя Лири думал, что я вообще не вернусь. Отцу моему он сказал, что у меня лихорадка, но лихорадило не мое тело, а мой дух.
Корс Кант промолчал, а его возлюбленная продолжала:
— Не произойди этого с тобой, ты бы и не знал, что такое бывает, и не горевал бы. Но теперь, когда ты уже пережил это состояние, лучше бы тебе научиться владеть им, иначе это будет происходить снова и снова, и всякий раз ты будешь пугаться до смерти, а это стыдно. Корс Кант.
Он смотрел себе под ноги, все еще не в силах встретиться с ней взглядом.
— Ну, что еще сказать? — сочувственно проговорила Анлодда. — Наверное, ты ощущаешь себя лошадью, впряженной позади телеги. И не тянешь, и не толкаешь, а только пытаешься держаться на ногах.
Наконец Корс Кант поднял глаза. Он изумился — ведь именно такой образ пришел ему на ум. Что-то странное чудилось ему в серо-зеленых глазах возлюбленной. Там крылась какая-то нечеловеческая сила — та сила, что воздела клинок, готовый угодить в грудь врага.
Слова просились на язык барду, но он сглотнул подступивший к горлу ком, а вместе с ним — и слова.
— Корс Кант, я — не Меровий. У меня нет королевской крови, и уж точно я не умею заглядывать в завтрашний день. Но я вижу: в одной твоей руке — одна жизнь, а в другой — иная.
Корс Кант ошарашено уставился на свои руки. В одной он сжимал меч, другой прижимал к себе арфу.
А Анлодда все говорила…
— Я не могу сделать выбор за тебя. Свой выбор я уже сделала, а того, что я выбрала, хватило бы для любой девушки, верно? Меровий говорит, что час грядет, а уж что он имеет в виду — не знаю. Только то, о чем он говорит, должно случиться очень скоро. А потом, как он говорит никому не удастся жить так, как жил прежде.
Она нежно взяла Корс Канта за подбородок, немного приподняла его голову, заглянула в глаза, не дала отвернуться. Ее нижняя губа слегка дрожала, и она прикусила ее. А потом Анлодда часто заморгала — ей будто бы что-то попало в глаза.
— Надеюсь, ты попытаешься. Корс Кант, потому что; я.., ну.., много почему.
А Корсу Канту казалось, будто он совершенно опустошен.
— Не знаю, — выдавил он наконец. — Просто не знаю. Не лучше ли мне поучиться у кого-нибудь где- нибудь в тихом укромном месте, не один год? У какого-нибудь великого учителя, у верховного друида? Я все время спотыкаюсь, перескакиваю с одного на другое, и все время что-то упускаю.
Вершины гор озарились первыми лучами солнца. Небо стало бледным вместо алого. Анлодда подняла взор к небесам, и глаза ее стали подобны стеклу — чистые, ясные. Она снова взяла Корса Канта за руку и повела к Ланселоту.
— Ты прав, Корс Кант. Так быть не должно. Но уж лучше петь те песни, что нам даны, чем распекать автора на городской площади. Пустая трата времени, особенно — когда речь идет об этой песне! Если можешь сочинить ту, что будет лучше, — сделай это. Но песнь Меровия не ругай — по крайней мере до тех пор, пока не услышишь последнего куплета.
Они добрались до Меровия, Ланселота, Кея и Бедивира как раз к тому мгновению, когда военачальники принялись пересчитывать уцелевших в первой схватке с врагами воинов.
Не спуская глаз с ютов. Корс Кант ухитрился осторожно развернуть арфу и осмотреть ее. Паромасляная ткань предназначалась для защиты вещей от дождя, а не для того, чтобы плавать с ними по морю. Арфа, конечно, промокла. Корс Кант задрал подол рубахи и вытер воду с корпуса и струн, молясь о том, чтобы дерево, высохнув, не покоробилось, а струны не порвались. Он понимал, что его арфа уже никогда не зазвучит так, как прежде. Вздохнув, он привязал ее к ремню.
Вдоль берега тянулась полоса травы — от самого леса и почти до кромки волн. Эта полоса и разделяла войска. Кей велел воинам выстроиться по-римски, в квадрат. Посредине встал Ланселот, за ним — Куга и саксы.
Затем Кей подтолкнул вышивальщицу и барда туда же. Корс Кант встал подальше от Куты. Он не забыл о сигнальном фонаре-фетише. «Треклятый ют знал все про наши планы…» Позади выстроился резерв — Меровий со своими воинами.
— Эти драться не будут, — проговорила сквозь зубы Анлодда на ухо Корсу Канту. — Не должны. Может, планы изменились?
Она, как и бард, смотрела на ютов. Юноша понял:
Девушка считает врагов.
А вот Ланселот не спускал глаз с нее. «Он все знает! — в ужасе думал бард, — Он сразу узнал ее — в первое же 2 Заказ 974 мгновение, как только увидел в покоях Артуса!» Но легат молчал, ничего не говорил.
Бард изо всех сил пытался вспомнить все, что ему было известно о тактике знаменитых полководцев — Цезаря, Октавиана, Артемизии «Жена карийского царя Мавсола (4 в, до н.э.).», Боудикки «Царица британского племени иценов, вдохновительница восстания против римского владычества (61 г.), подавленного с большим трудом.», но тщетно. Даже он, совершенно несведущий в стратегии, понимал, что юты значительно превосходили числом маленький отряд Ланселота, даже если считать сикамбрийцев.
Корс Кант задышал медленно и ровнее, как его учил Мирддин, чтобы успокоиться. Так можно было освободить разум от тенет плоти, дать ему возможность путешествовать по воздушной стране памяти. Неожиданно перед мысленным взором Корса Канта возник образ: Куга, стоящий у борта корабля и держащий в руке зажженный фонарь, причем стоит он именно у того борта «Бладевведд», что обращен к берегу. Сакс тогда сказал, будто волнуется, как бы его люди не узнали, что он испытывает страх перед грядущим боем.
И вновь Корсу Канту стало ужасно стыдно: он вспомнил и то, что последовало за этим. Он дал еще одно поспешное обещание, поторопился поклясться Куге: «Я никому не скажу, что видел тебя здесь» — точно так же, как поклялся Ланселоту отвечать на все его вопросы.
«О, Христос, о Маха, это все моя вина! Я виноват во всем!» Теперь Корс Кант понимал, что не сдержал клятвы, не рассказав ни Кею, ни Ланселоту о сомнительном поведении Куты. Расскажи он об этом — они заподозрили бы измену. Тогда и высадились бы в другом месте и не напоролись бы на засаду. И люди не погибли бы.
— За Лангедок! — весело вскричала Анлодда. Ее меч взметнулся подобно крыльям стрекозы. Она потрепала юношу по плечу, чтобы приободрить.
