темно… А краешек неба уже алеет — восход скоро.
– Уходите, — быстро распорядился боярич. — Есть, где на время спрятаться?
Узник пожал плечами:
– Найдем.
– Через три дня, после вечерни, встретимся с тобой, Мисаил, у церкви Параскевы Пятницы, — деловито, совершенно по-взрослому распорядился Борис. Впрочем, по здешним меркам он и был уже почти взрослый.
– Свидимся тайно, чем смогу — помогу, — отрок оглянулся по сторонам. — Задним двором уходите. Там калитка есть… парни знают. Ну, что стоите-то?
Все молча поклонились бояричу, поблагодарили… пошли. Миша на ходу оглянулся — Борис уже стоял у крыльца, смотрел им вослед… Вот помахал. Михаил тоже махнул, улыбнулся — славный парнишка этот Борис.
– Славный отрок, — словно прочитав его мысли, промолвила на ходу Марья. — Еще душою не зачерствел. Знаешь что сказывал?
– Что? — Михаил обернулся.
– Мол, долг платежом красен. Это он про тебя. Ты ведь его от многих… упас…
– Да, благодарен боярич, — шепотом откликнулся Авдей. — Это потому, что еще не совсем взрослый. Но умен, умен парень, не по годам умен.
Умен — это точно. Михаил лишь хмыкнул, вспомнив недавнюю историю с княжеским перстнем.
– Идите, говорит, парни, в бега — и пленника вы освободили, все именно так и подумают. А девку… девку тут и не знал никто. Прибежала, тайком в ноги бояричу пала — мол, суженый мой тут, у вас, Мисаилом звать.
– Добрый отрок, — Марья засмеялась и взяла Мишу за руку. — Эвон калитка-то. Идем.
Выбрались, выбрались, ступили в кудлатый мягкокисельный туман. И хорошо, что туман — не увидит, не углядит никто. Правда, времени-то осталось — всего ничего, чай, утро скоро.
– Ну, и куда мы теперь? — отойдя уж порядочно, Марья остановилась, пристально посмотрев на Мишу.
Точно так же — ожидающе, с надеждой в глазах — на него взглянули и парни, как видно, признали за старшего. Ну, те давно признали.
– А вы-то чего со мною пошли? — задумчиво усмехнулся молодой человек. — Бориску послушали? А то б сидели себе на усадьбе…
– Борис-отрок умно говорил, — покачал головой чернявый, похожий на грека, Авдей. — Ежели ты в бега — то и нам с тобой надобно. Вместях ведь на усадьбу пришли, вспомни — тиун Ефим нас вместе в закупы поверстал, в одной избе жили…
– Хвастать не буду, а, как боярин Софрон нас в ночные сторожа выставил, мы первым делом решили тебя сыскать да ослобонить… — неожиданно поведал Мокша. — А уж там, у клети, и этих встретили… Марью-деву с бояричем. Ну? Так куда идем-то?
– На Федоровский вымол, — Михаил решительно махнул рукой и зашагал к ручью, над которым клочья предутреннего тумана казались еще более густыми и плотными. Слышал, как, негромко переговариваясь, идут за спиной остальные: Марья, Авдей, Мокша. Такая вот компания собралась… не сказать, чтоб очень плохая.
Над Федоровским вымолом тоже клубился туман, только уже не такой плотный, и больше таившийся по низинам, словно последние сугробы слежавшегося майского снега. На песчаной косе, близ дощатых мостков, лежала кверху дном вытащенная на берег лодка.
– Там, слева — шалаш, — негромко сказал Миша. И тут же нарочито громко поздоровался: — Бог в помощь, добрые люди.
– Тихо ты! — недовольно отозвались из тумана. — Всю рыбу нам распугаешь. Кто такие?
Ага, вот показался рыбак — крепенький седоватый дедок в сермяжной поддеве.
– Лодочника Онуфрия Весло други, — Михаил широко улыбнулся. — И Онисима Ворона — тоже.
– О, так вы и Онисима знаете?
– Ну, ясно, знаем.
– А говоришь ты, парень, чудно… Постой-ка! Не ты ли — Мисаил с Заволочья?
– Я…
– Хэ… Рассказывали про тебя… не помню кто, Онисим ли, Весло ли… Ну, что встали? Ушицу хлебать будете?
Кто бы отказался!
Знатная оказалась ушица, налимья! Ух! Потом еще жареху поели — уж до того вкусно, что слаще налимьей печенки, казалось, и нет ничего.
– Ешьте, ешьте, — улыбаясь в бороду, приговаривал дед, звали его Федором: Федор Рыбий Зуб — вот так вот кликали, за то, что был у деда — давно уже — гребень работы искусной, из рыбьего зуба — моржового клыка — вырезанный. А кроме гребня, еще и рукоять ножа, и даже ложка — все из рыбьего зуба. Оттого и прозвище.
Голова у Федора круглая, борода седая, на немецкий манер подстриженная, внуки — трое мальцов — вон они, налимов только что выловленных на кукане тащат — такие же круглоголовые, как и дед, курносые, веснушчатые, смешливые…
– А вы теперь тут, в шалаше жить будете? Али — под лодками? Тут мнози так жили. Вон хоть Ванятка, с Прусской бег… ой… Ну, Ванятка, жердина такая, худая — тоже тут жил, покуда водяник не утащил в Волхов.
– Кто-кто? — усмехнулся Миша.
– Водяник! Это уж такой… такой… — старшенький мальчишка, а за ним и его братцы, проворно перекрестился. — Такой страшный… Он там, на дне живет. И всех — мнозих — топит, к себе забирает… кто по нраву.
– А вы, значит, ему не по нраву? — облизав ложку, хохотнул Авдей.
Мальчишка улыбнулся:
– Не-е, мы буйные.
– Это уж точно — буйные, — подтвердил дед. — Никакого с ними сладу!
– Так это ж хорошо! — Михаил потрепал парнишку по волосам. — Весело.
На вымоле, почти у самой воды, пылал, догорая, костер, и первые лучи утреннего веселого солнца, разгоняя туман, уже чертили на волнах узкую золотую дорожку. Кричали чайки.
Онисим Ворон явился вместе со всеми лодочниками, другой Мишин знакомец, Онуфрий Весло, еще не вернулся из дальнего пути в Ладогу. Лодейка у Онуфрия большая, вместительная — много чего поместится, вот и заказывают люди. А Онисим что ж — перевозчик. Челн есть — и то отрада. В монастырь какой кого отвезти, в лес, за ягодами-грибами, за рыбой — к присмотренному да прикормленному омутку… Пару «кун» в день… на жизнь хватало, да еще и оставалось немного. И вообще, Михаил давно уже сделал для себя вывод о более справедливом здешнем общественном устройстве, куда более справедливом, чем современное ему российское. Всякий трудяга здесь мог спокойно прокормить и себя и многочисленную семью, у всякого же имелась изба — пусть даже маленькая — и хозяйство. А у кого не имелось — тот шел к боярам или к житьим. В ряд, за купу, в холопи… С голодухи никто не помирал, жили люди новгородские, можно сказать, хорошо, зажиточно. Всего всем хватало… Это только бояре-кровопивцы алкали. Все им, паразитам, мало!
Основное — хлебушек — как с некоторым удивлением понял из разговоров Михаил — вполне рос себе и на скудных новгородских почвах: озимая рожь, яровая пшеница, бывали, конечно, неурожаи, и тогда уж приходилось покупать жито на понизовых землях или в той же Швеции. Но редко такое бывало, уж куда реже, чем написано в высокоученых трудах-монографиях, что штудировал когда-то Миша, будучи студентом.
Вот, не выглядели средневековые люди — даже холопы-челядинцы! — ни забитыми, ни темными, ни безграмотными. Умны, сметливы, посмеяться и разыграть кого — не дураки, друг дружке помогают — по крайней мере, лодочники да и все здесь, на вымоле — славные люди, право, славные. И куда в России-то матушке все это ушло? Ладно, олигархи какие — те-то, понятно, а уж и из нормальных-то людей каждый сам
