себе алчет, за копейку удавятся, и ближнему своему кровушку и кишки — опять же, за копейку — выпустят. А уж за рубль… Дальше чисто по Марксу — «нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал…» Уж точно — нету. Такое впечатление, сквалыги одни да жлобы в России-матушке и жируют, благоденствуют, машинками блескучими друг перед дружкой хвастают, ровно чадушки малые, домиков настроят каменных — опять же, для хвастовства…. Тьфу! Мише аж стыдно стало — сам же таким вот точно был. Нет, ну, не до сквалыжности, но… А здесь… Здесь совсем другие люди. Лучше, чище, добрее. Благороднее, что ли. Взять хоть того же Бориса. Или вот здесь, на вымоле — Онисима Ворона. Кто он Мише, дружок-приятель? Да никто! Так, случайный знакомый… Однако поди ж ты — какое участие в судьбе беглецов принял! И сам Онисим, и друзья его, лодочники. Ни о чем не расспрашивали — догадались сами, перевезли вверх по реке, к Жидическому озеру, к плесу — места там глухие, болотные, никто без нужды особой не сунется. Там и шалашики соорудили, все вместе, артелью — беглецы и Онисим с приятелем, лодочником, высоким улыбчивым парнем.
– Вот вам мучица, лук, соль с кореньями, завтра навещу — привезу полбы да пива-квасу, а покуда не обессудьте, вот вам крючки, острога… промышляйте рыбку, варите. Огниво есть ли? Не, это не огниво уже, так… Вот вам хорошее, свейское.
Простившись с лодочниками до завтра, молодые люди отправились ловить рыбу, Марья же — или как ее теперь все называли — Марьюшка — принялась наводить уют. Набрала на заливном лугу трав пахучих — от комаров-мошки, от кусачих слепней-оводов, — цветов набрала — васильков, колокольчиков, ромашек — то для красы. В шалашах букеты поставила, ромашковый венок сплела, надела на голову — Миша как раз рыбу с плеса принес, увидел «рабу» — обомлел. Ну до чего ж красива — прямо с картинки! И — главное, голая, нагая — платье-то выстирала, да на ветках повесила — сушиться. Увидав Мишу, ничуть не смутилась, словно бы специально его дожидалась… А может быть, и…
Подумать-то Михаил ничего не успел, да ни о чем таком и не думал… просто внезапно почувствовал на губах соленый вкус поцелуя да жаркий шепот — «милый»… А руки уже гладили девушку по спине, плечам, по… Прижали к груди крепко-крепко… Ах…
Так и завалились в траву, средь цветов, и желтые мохнатые шарики одуванчиков щекотали кожу…
Через три дня, как и уговаривались, Михаил поджидал Бориса у паперти церкви Параскевы Пятницы, что близ Торга. Место было оживленное, людное, туда-сюда сновали разносчики, приказчики, торговцы, вот пробежали стаей мальчишки, вот, звеня кольчугами, гордо прошествовали воины городской стражи. Миша от них, на всякий случай, попятился — мало ли.
Главную новость ему сообщил еще Онисим, едва выпрыгнул из челна: Александра-князя прогнали. Сказали на вече — путь чист! Иди, мол, проваливай. И выпендриваться тут не фиг! Сказано, казна для города, а не для князя, так не алкай чужого, и власти излишней тоже не алкай! И веди себя скромно, глазьями гневно не вращай, боятся тебя, как же. Да! И немцам любекским давать нечего!
Вот тут, во время Онисимова рассказа, Михаил усмехнулся — уж насчет немцев-то он доподлинно знал. Собственными глазами видел. Ну, боярич… Впрочем — их разборки.
И Мишу они не касаются.
Боярич не опоздал, явился вовремя, аккурат после вечерни. Встал на паперти, на углу, на видном месте — весь такой из себя: ликом пригож, златовлас, в кафтанчике — как васильки-цветы — ярко-синем, поясом золоченым шелковым подпоясан, на ногах — сапожки алые, вместо шапки — обруч серебряный волоса стягивает, не дает разлететься. Короче — виден отрок издалека. Приметен. Интересно, а что же, боярин-батюшка его без слуг отпустил, вот так просто? И это — после того, что было? Хм… Хотя именно так здесь и поступали — приучали чад к самостоятельности, это ведь не в России, где здоровенные, лет хорошо за двадцать, парняги все мальчиками считаются, как же — студентики, дети. Срамота, тьфу!
Михаил прошел мимо отрока, рукою задел… Скосив глаза, перехватил взгляд, шепот услышал — за мной иди, мол. Пошел…
Шли недолго, завернули на Лубяницу, обошли корчму, за забором, в лопухах, встали. Борис улыбнулся:
– Ну, как вы?
– Милостию Божией, — Миша уже наверстался отвечать по-местному. — И твоею.
– Уезжать вам надобно из городу, — негромко промолвил боярич. — Батюшка осерчал шибко — ладно, соглядатай, так ведь еще и закупы сбежали, а это уж прямой убыток, надобно поймать, да наказать для острастки, чтоб другим неповадно было. Чуешь, Мисаил, о чем я?
Миша усмехнулся:
– Тиун-то не догадался?
– Может, и догадался, да при себе держит, — Борис презрительно сплюнул в траву. — Батюшка не вечен. А Ефим — умен, на меня ставит.
– Да уж… — Михаил не удержался, пошутил: — Умник умника издалека видит.
– Это верно, — серьезно отозвался отрок. — Так вот, о вас… Я тут подумал — лучше всего вам в нашей дальней вотчине схорониться, спрятаться. Уж там — точно искать не будут. Никому и в голову не придет, что вы в ту сторонушку ринулись.
– А если в другую?
– Вот там-то вас ждать и будут. Батюшкины люди на всех дорогах, на всех пристанях есть. Да и слух пошел — будто вы к немцам сбегнуть хотите.
– К немцам? — удивленно переспросил Миша. — Небось, ты слух такой пустил?
– Ну я… А в вотчине отсидитесь… Может, и беломосцами станете…
– Кем? — Михаил подзабыл термин.
– Ну своеземцами, — терпеливо пояснил подросток. — Выделю вам наделы…
– Наделы? Так это что ж… вотчина-то не батюшкина, твоя?
– Да, батюшкой мне подарена, — откровенно усмехнулся боярич. — С чего бы мне верных людей туда не сманить? Верных, работящих, умелых воинов… таких, чтоб я верить мог, как себе!
А-а-а!!! Вот оно, где собака-то порылась! Дальний-то надел — Борискин, оказывается. Ну, молодец, пострел, настоящий хозяин… феодал, мать его ити! Прямо страшно — до чего умный.
Борис улыбнулся, словно подслушал Мишины мысли:
– Скрывать не стану, я даже рад этому. Ну, что так все вышло. Вот грамота, к холопям тамошним да смердам… — боярич вытащил из-за пазухи кусок отбеленной бересты с буквицами и зеленой восковой печатью. — Мало пока на усадьбе и тех и других… Тут вот наказ мой, печать, подпись. Тиуна на усадьбе нет… Ты, Мисаиле, там тиуном будешь!
– Тиуном? — вот уж тут Миша присвистнул. Ну, надо же, как карьера-то задалась — из «дядек» в тиуны. Может, тут остаться, да не искать ничего? Никаких стеклодувов, браслетов, Мирошкиничей…
Ну, это он шутил, конечно. Сам с собою шутил. Однако предложение и в самом деле было неплохое. Особенно — для парней и Марьи… Марьюшки… Ух, и девчонка…
– Вот что, господин Борис Софроньев Онциферович, — приняв решение, Михаил посмотрел отроку прямо в глаза. — Предложение твое принимаю… только не сразу…
Вот тут Миша схитрил — не хотелось обижать парня.
– Как это — не сразу? — вскинулся тот.
– Мои люди — Марьюшка и Авдей с Мокшей — отправятся на твою усадьбу хоть сейчас, с этой вот грамотой. Я же прибуду чуть позже.
– Позже — только по зимнику! — Борис сердито сверкнул глазами. — Иль мой уговор тебе не гож?
– Гож, очень гож, Борисе… Только и ты пойми — дела у меня есть неотложные. Справлю — сразу к тебе.
– Поклянись! — подумав, потребовал отрок. — Перекрестись вон, на церкву.
Михаил быстро исполнил требуемое и улыбнулся:
– Ну! Говори, где твоя усадебка, да как до нее добраться?
– Усадебка-то неблизко, — улыбнулся, наконец, и боярич. — Хотя поближе Заволочья будет. Про Обонежский ряд слыхал поди? От Ладоги — по рекам, Сяси да Паше, до погоста Пашозерского. То не наш
