начала.
– Хорошо здесь, — усевшись в траву, Марья плела венок. — Благостно. Все кругом свои, не чужие… Староста Нежила, правда, старичина въедливый, вредный — всю работу самолично проверит да поворчит: то не так, это не этак. Но он ведь и должен ворчать, раз староста… Эх… Мисаиле…
Девушка прижалась плечом, и Миша ласково погладил ее по волосам:.
– Чего тебе?
– А правда, что ты здесь, в вотчине, тиуном будешь? Так Авдей с Мокшей бают.
Михаил усмехнулся:
– Вот у них и спроси.
– Хорошо бы, коли так. Радостно.
Марья прижалась теснее, и Михаил, обняв девушку, принялся с жаром целовать ее в губы…
– Ах… — негромко вскрикнула Марьюшка. — Сладко как… ах… Жарко! Я в поту вся… Пойдем, выкупаемся!
– Так холодно же!
– Да мы быстро…
– Ну пойдем…
Оба наперегонки бросились к озеру, на ходу сбрасывая одежду. Пробежались по узкой полоске песка и — бултых! — в воду… Словно морозом ожгло! Да-а-а!!! Не лето уже, не лето…
– Брр!!! — немного проплыв, Миша выскочил из воды, зябко обхватывая себя руками.
– Что, замерз? — Марьюшка брызгалась, смеялась…
Потом тоже выбежала на берег…
Михаил обнял ее, погладил, поцеловал… И оба повалились в траву, душистую, мягкую, с желтоватыми проплешинами осени.
Такие же стояли кругом и деревья, еще зеленые, но уже тронутые золотыми осенними прядями. Высоко, в синем небе, курлыкали журавли, улетая далеко к югу. Совсем рядом, в рощице, порывы ветра шевелили папоротники — большей частью зеленые, однако попадались уже и желтые, и багряные…
– Ты красивая, Марьюшка, — Михаил ласково погладил девушку по спине. — И хорошая… да-да, очень хорошая.
Девчонка ничего не ответила — лишь блаженно зажмурилась, да прижалась крепче… Вот хотела что-то сказать… нет, промолчала.
А солнце уже зашло, скрылось за дальним лесом, и только вершины сосен горели закатным пожаром. Холодало, у самой воды начинал уже стелиться туман. Да, не лето… не лето…
Михаил поднялся первым.
– Пойдем уже. Поздно.
– Пойдем… Ой, слышишь? Кукушка…. А вот — песни… Наши поют. Побежали?
– Успеем…
Марьюшка вдруг взяла Мишу за руку, заглянув в глаза, прошептала:
– Знаешь, у меня почему-то плохое предчувствие… Не хотела говорить, да вот сказала… Как-то зябко мне… Неуютно, хоть и с тобой рядом. Ты — мой господин, я — твоя раба. Верная раба…
Михаил скривился:
– Да брось ты — раба. Будет еще у тебя и свобода, и счастье.
– Ты так сказал… — девушка неожиданно дернулась. — Так, будто прощался.
– Так ведь и прощаюсь, — пожал плечами Миша. — Уходим завтра.
– Ты так сказал, как будто прощаешься навсегда.
Молодой человек поспешно отвел глаза — хотя, что могла сейчас увидеть в них Марья, в вечерней-то фиолетовой мгле?
И все же было неловко.
На усадьбе, у распахнутых ворот, сидя на вытащенных скамьях, пели девушки.
– Хорошо поют, — тихо промолвил Миша. — Давай-ка, поспешим, пока не ушли.
Прибавили шагу, срезая путь, прошли кустами. Успели. Уселись на широких ступеньках крыльца, Марьюшка затянула мотив вместе со всеми:
Миша не подпевал, стеснялся — не было у него ни слуха, ни голоса.
Утро выдалось холодным, росистым. Над озером клубился густой туман, сквозь который едва проглядывало тускло-золотое, только что взошедшее солнце.
– А ты бывал на этом… на Харагл-озере? — как отошли, Михаил спросил у Авдея.
– Нет, не бывал, — оборачиваясь, негромко отозвался тот. — Так нам туда и не нужно, до самого озера-от. Не доходя чуть, у сосны приметной, свернем. Ту сосну я знаю. Там дальше зимник будет, по которому, говорят, и летом можно пройти. Особая примета на том пути есть — лужа, в любую жару стоящая. Ну, дождей пока не было — пройдем.
– Пройдем, ништо, — тряхнув рыжей шевелюрой, засмеялся Мокша. — На каком берегу починок-от Долгозерский?
– А пес его знает! — одновременно произнесли Василий и Михаил. Сказали и рассмеялись.
В путь приготовились накрепко: окромя припасов в заплечных мешках, взяли и луки со стрелами, и ножи, и короткие копья. Миша же копья не стал брать, а выпросил у старосты Нежилы старый, с закругленным концом и массивным навершьем меч. Каролингского типа, откуда только такой здесь и завалялся?! Но клинок, кажется, крепкий, без ржавчины.
Идти нужно было на север, однако бегущая под ногами охотничья тропа петляла — то огибала болота, то уходила в ельники. Кругом — прямо под ногами — было видимо-невидимо грибов — подосиновиков, подберезовиков, белых. На сырых местах крупными каплями кровавилась клюква, в лощинах тянулись орешники, а кое-где сидели на сосновых суках упитанные глухари и рябчики. А вот впереди, в кустах, шмыгнуло что-то быстрое, рыжее… Лиса? Рысь?
Да-а, места кругом были богатые. С голоду не помрешь — точно.
– Охоты тут знатные, — подтвердил Мокша. — И припасов всяких в лесу хватает. Ежели неурожай какой, так на дичине, да рыбе, на грибах, ягодах, орехах прожить можно. Лес — он выкормит. Главное, с весянами дружно жить, да не рубить их рощи. Поклоняются они там… всяким…
– Та сосна, к которой мы идем, для весян — священная, — добавил Авдей. — Уж не ошибемся, увидим.
Шли не особо таясь, но и не привлекая к себе внимания — громко не разговаривали, ветками-сучками почем зря не хрустели. С одной стороны, какой-нибудь охотник их давно уже заприметил, однако, с другой — люди мирошкиничей-то являлись здесь чужаками, да и не столько их было много, чтобы выставлять черт-те знает где сторожу-посты. Достаточно лишь наблюдать вблизи, у озера. Да и не ходят здесь чужие по осени — а вдруг да дожди зарядят? Тогда поплывут все тропки, утонут в зыбкой грязи зимники, и подвысохшие за лето болота превратятся в непроходимые топи. Зайдешь куда далеко — назад до зимы не выберешься. Да еще леший чужих по лесам не любит — водит их кругами, кружит, кружит, кружит…
Вот только не зря ли идет Василий? Вряд ли людокрады обосновались в вотчине древнего и влиятельного боярского рода. Хотя вполне могли туда зайти, продать свой товар — люди нужны везде, особенно — по дальним селищам. Могли, могли зайти… А могли и пройти стороной — запросто. Тут в
