валют, сложенные и увязанные в ровные пачки, притягивали его и не отпускали. Он потер виски и стал отсчитывать сто тысяч долларов. Отложил их в сторону и убрал сумки обратно в сейф и металлический шкаф. Даже от изъятой сотни места не прибавилось. Он вздохнул и на столе разделил отсчитанные сто тысяч пополам. Пятьдесят сунул в ящик стола, а остальные бросил в бумажный пакет с цветочками и надписью «Поздравляю!». Митя попробовал его на вес. Задумался, снова выдвинул ящик стола и доложил только что убранные пятьдесят тысяч в пакет. Теперь пакет стал в два раза тяжелее и толще. Выглядело солидно. Фадеев удовлетворенно кивнул. Положил пакет на стол и решил сегодня же вечером отвезти Медянской.
Крайний
Митя остановил свой красный «Порше» на углу дома. Там было светлее и многолюднее. Мимо проходила тропинка, по которой нескончаемым ручейком спешили с работы люди. Напротив такие же трудящиеся ждали на остановке автобуса. Машина была практически под постоянным присмотром. Угона Митя не боялся, а хулиганы и вандалы в такое время не сунутся. Он схватил пакет в розочках и с надписью «Поздравляю!» и поспешил к подъезду Медянской. А уже на ступеньках сзади подошли двое.
Митя похолодел, и нервный озноб предательски заставил дрожать колени и шею. Он понимал, что они выбрались из здоровенного «Субурбана», который стоял прямо напротив входа, но это не проясняло ничего. По всему телу бежали гаденькие мурашки. Мужчины прижали Митю с двух сторон и, как по команде, одновременно положили свои ручищи на плечи. Тот, что был справа, загудел, как огромная труба:
— Эге. Фадеев. Генеральный директор покойничка Шлица. Собственной персоной. Чего шаримся в темноте? Тянет на место преступления? — Тот, что слева, надавил на Митины ребра. Фадеев от неожиданности и боли охнул. После кулаков Бессараба тело до сих пор саднило.
— Не! Я ни при чем! — через силу выдавил Митя. — Я к Медянской иду. Она ждет меня. По делу.
— Так, так. По делу, говоришь? Сейчас проверим! — Митю прижали к стенке подъезда. — Что несешь, голубок? Пирожное, мороженое? Давай сюда.
Не дожидаясь ни ответа, ни разрешения, он выхватил пакет «Поздравляю!» и запустил туда свою лапу. Вытащил сверток и, чуть надорвав угол зубами, понюхал:
— Уфф. Ничто в мире так не пахнет, как свежеотпечатанные баксы. Скажи, Валер? — обратился он ко второму. Валера подвигал ноздрями и, вдохнув запах зеленой спецкраски американского финведомства, кивнул и нараспев, растягивая звуки, резюмировал:
— Ага! Прет, Саныч! Баа-а-акс-с-сы…
Действительно, запах был резкий и специфический. Его чувствовал даже Митя. Он понуро опустил голову и готовился умереть на месте. Большей глупости и позора придумать было нельзя. Здоровяк Саныч отпустил Митю и сгреб в ладонь все деньги. Раздумывая, покачал в руке. Потом опустил свободную руку на плечо Фадеева и посмотрел ему в глаза. В сумерках и нервном стрессе Митя уже не различал лица говорящего.
— Фадеев, ты молодец, что решил вдове помочь. Хвалю! Надеюсь, не последние припер? Только вот помощь твоя ей больше не понадобится. Не парься, Митя. Ее дело теперь вдовье. Оставь мадам в покое и забудь про нее. А тебя ждет Гарик. Давай прокатимся и потолкуем. А не захочешь… — Саныч отреагировал на какое-то Митино естественное движение. — Мы тебя сперва в отдел свозим. Посидишь в обезьяннике пару суток. Гарик Ованесович к тебе сам приедет.
— Ну, что? Едем, чудило? — подал голос Валера и больно ткнул под ребра кулаком. Митя застонал и закивал головой одновременно:
— Едем, едем. Только не бейте, пожалуйста…
— О-па! Кто тебя, голубь ты мой сизокрылый, бьет? Ты что? — теперь уже его ткнул под ребра Саныч.
— Нехорошо, Митя, клеветать на сотрудников органов. Нехорошо! — ему снова добавили по ребрам.
Митя чуть не плакал от боли и обиды. Он-то посчитал, что попал в руки бандитов, а это оказались менты. Можно было догадаться, ведь Гарик Бестофф работал исключительно с «красными крышами», подкармливая всех борцов с преступностью. Вот и эти оказались из его когорты. Слишком уж здоровенные. От таких и не убежать. Плюс у каждого под мышкой топорщилось по кобуре. И явно не пустой. Пристрелят и глазом не моргнут. Спишут на случайный труп или попытку нападения на сотрудников милиции. В общем, со всех сторон оставался Митя крайним.
Прокурворы
На Федора и Прохора было страшно смотреть. Зареванные лица, спутанные волосы, грязные изорванные рубахи. Они просидели в общем обезьяннике при отделе милиции с бомжами, пьяницами и хулиганами часа три, но этого хватило. Те, быстро раскусив, что их временные соседи слеплены из другого теста, вдоволь наиздевались над мальчиками-одуванчиками. Если бы не открытые решетки, то, скорее всего, их бы еще и изнасиловали. По крайней мере, два уродливых беззубых мужлана в одних семейных трусах и наколках с ног до головы прямо об этом и говорили.
Мальчики держались, как могли: схватились за руки и отчаянно сопротивлялись. Но все это время их катали по полу, пинали ногами, ощупывали каждый миллиметр тела, а по некоторым местам прошлись неоднократно, гогоча и щипая. А затем экзекуция внезапно кончилась, и их перевезли в чистенькое, хотя и невзрачное помещение следственного управления. Добрый следователь по имени Геннадий Дмитриевич внимательно выслушал все их жалобы, дал по листу бумаги — написать жалобу на злых соседей по камере — и по стакану сладкого чая — успокоиться и согреться. Федя и Проша написали все, что с ними произошло, и выпили чай. Кажется, ничего вкуснее в жизни они и не пробовали до сего дня. Но, главное, они были свободны. Ну, скажем, почти свободны.
В благодарность они рассказали следователю Геннадию Дмитриевичу все, что знали про случай в клубе «Гоголефф», когда Иосиф Давыдович Шлиц поругался с Кирюшей Фарфоровым. Об этом знал подробно Проша. Он и рассказывал все доброму вежливому следователю. Федя в это же время сидел в соседней комнате и писал от руки о Кирилле все, что знал: где познакомились, какие у него интересы, и даже написал, какие джинсы и рубашечки Кира любит. А еще вспомнил историю о том, как Кира поругался с девушкой-журналисткой и назвал ее нехорошим словом. Но написал он это для того, чтобы помочь Кире. Может быть, сейчас самое время. Наконец-то попался вежливый и внимательный следователь, который во всем разберется. Вот он и написал, что та девушка была не права, а Фафочка был прав. И надо то дело пересмотреть. Он даже слово вспомнил правильное, юридическое — в порядке «кас-са-ции». Вот так- то.
Еще написал, что Иосиф Давыдович был тоже человек очень хороший, но все же зря он Киру обижал. Иногда вовсе не по делу начинал высмеивать. Вот и про президентскую историю написал. Кира, правда, настоящим президентом может быть. Хоть в России, а хоть в Румынии. И зовут его туда по-настоящему. Это вам не шутки! А Шлиц так смеялся и обижал Фарфорова. А артист человек нежный. Он может даже голос потерять. Тем более что Кира обиды очень переживал. И никогда их не забывал. Потому что честный и добрый. Ему униженным ходить было совсем не в кайф! Так-то, дорогие товарищи следователи! Разберитесь и накажите тех, кто Киру обижает и обзывает плохими словами. Пусть знают завистники, что наши органы свои таланты берегут и певцов, артистов и работников высокого искусства ценят. Поставил подпись и число.
Агушин тщательно и обстоятельно допросил Прохора Филатова, обратив внимание на его фамилию и заглавную букву. Затем почитал «чистосердечное признание» Федора Москвина — с той же буквой в имени. А затем пригласил их вместе побеседовать, что называется, без протокола.
— Ну что же, господа, благодарю за обстоятельные показания. Хотел вот провести между вами очную
