глаза.
— Вождя?
Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.
— Да-да… — Он потянулся и сладко хлебнул чайку.
— А какого вождя вы имеете в виду? — попытался поддержать беседу Кантарович.
Рунге досадливо покачал головой:
— Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…
Академик опасливо оглянулся.
— Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…
На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.
— Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… — сказал он главное, — явно перегнул…
Алек закивал головой:
— Вы совершенно правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас — полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова…
При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.
— Что там еще? — поморщился он. — Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?
Алек закивал и принялся объяснять:
— Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже — подтвердить, — тут же поправился Алек.
Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…
— Так, — сурово прокашлялся он, — и что же вы хотели подтвердить?
— Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, — пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.
— А что сказал ученый совет? — поправил очки Рунге. — Напомните.
— Ученый совет, прошедший… — Алек открыл папку и сверил дату, — две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.
Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.
— Что это значит?! Это как понимать?! — ткнул он пальцем в красные линии и кресты: художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.
— Как видите, — Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. — Такое вот отношение к делу…
Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.
— Кто это сделал?!
Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.
— Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.
Игрушки
Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.
«Пора», — понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь:
— Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…
— Правда? — Взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.
— Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, — безбожно врал Алек.
Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.
— Это хорошо. Правильно.
Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана:
— Но он, как и всякий неспециалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает по сути многих работ.
Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.
— Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…
Академик презрительно фыркнул.
— Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.
Алек замер: пока все шло как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.
— Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, — подытожил академик, — а тем более работ Смирнова.
— Мне тоже так кажется, — кивнул Алек. — А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.
— Игрушек? — вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.
Алек замахал руками:
— Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…
Академик насупился:
— Ну, и?..
— Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.
Услышав слово «деньги», академик оживился:
— Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.
Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся:
— Да-да? Что такое?
— Так вот я и говорю, Илья Иосифович, — напомнил Алек, — они платят очень приличные деньги
