Путешествие в Агарту

купе оставалась полуоткрытой, придерживаемая бронзовой цепочкой, чтобы создать сквозняк.

Раскаленный воздух Бенгалии напоминал дыхание тяжело больного тигра. Я трижды заходил в бар, чтобы выпить по большому стакану апельсинового сока со звенящими кусочками льда.

Трижды я видел свет под дверью Кэтти. На третий раз я решился. Уверенно, словно среди бела дня, я постучался с такой силой, с какой стучат бродячие торговцы зубными щетками или англиканские миссионеры.

– Я принес вам книгу Риса Дэвиса. Мы сегодня упомянули о ней, когда говорили о параниббане, – сказал я.

То была встреча двух конспираторов, и это придало ей особую, чудесную яркость. Для Кэтти Кауфман это был прямой бунт против викторианского корсета и всех ненавистных ей порядков высшего общества.

Пожалуй, и мне никогда раньше не доводилось пережить эротическое празднество, подобное этому. Всю ночь напролет я помогал ей преодолевать барьеры, нарушая один запрет за другим. Я был ее сообщником, учителем и немного – тайным наблюдателем за ее метаниями по просторам чувственности.

Той жаркой ночью ее тело восставало против всех запретов, налагаемых условностями брака, корректного британского брака, убивающего эрос. Моя кожа стала тропой, по которой к ней вернулась здоровая звериная сущность и устремилась к истокам, в лес первобытных инстинктов.

Я наслаждался, видя, как безумно наслаждается она. Несмолкающее постукивание колес играло роль шаманского бубна, сопровождающего обретение утраченной истины.

Поезд с трудом поднимался по крутому склону на берегу реки. Из полутьмы нашего купе мы видели покачивающиеся на поверхности воды отблески огней, оставленных паломниками плыть по воде в выдолбленных тыквах. Священная река относит трепещущие, дрожащие мольбы к морю, к богам.

Рассвет возвестил о себе дуновением прохладного воздуха. Он застал нас с пересохшими ртами и опухшими губами, мы пили воду из термоса с жадностью животных, наконец-то добравшихся до долины. В какой-то момент я задремал, вопреки благоразумию. Меня разбудил едкий дым. Кэтти стояла, высунув голову в открытое окно, волосы ее трепал ветер. Мы ехали по мосту через Ганг, наверняка уже в районе Куштии,[60] там виднелись огни, погребальные костры, зажженные монахами на глазах у коленопреклоненно молящихся родственников. Так атман покойного вместе с дымом возносится к своему Истоку.

Кэтти отпила из бутылки большой глоток джина. Она стояла обнаженная, ее длинные волосы были спутаны ветром. Я предложил ей закрыть окно, но она покачала головой и воскликнула:

– Пусть поезд наполнится дымом мертвецов!

Но едва она, обессиленная, вернулась в постель, как сразу же глубоко уснула, и мне удалось незамеченным проскользнуть по коридору.

К полудню поезд остановился. Еще не придя в себя после безумной ночи, я высунулся в окно и стал вдыхать уже совсем другой, горный воздух. Ко мне бросились бродячие торговцы, предлагавшие все – от лепешек до обезьянок, тихо взиравших на людской переполох. Случайно я заметил, как Декстер выходит из кабинета начальника станции с бумагами в руках. Наверняка телеграфная сводка новостей, какие обычно получают офицеры действующей армии.

Направляясь к бару, чтобы промочить горло, я почувствовал, как Кэтти барабанит по моей спине. Она возвращалась из вагона-ресторана в солнечных очках, скрывавших темные круги под глазами.

– Это было потрясающе! – прошептала она мне на ухо. – Я уверена, что забеременела. Тебе не кажется, что так и должно быть?

Наверное, я уставился на нее с нескрываемым удивлением. Настолько явным, что она расхохоталась.

– Дурачок! Глупышка-викторианец. Женщина чувствует, что происходит у нее внутри, это больше чем просто интуиция. – И она снова с удовольствием рассмеялась.

В этом чувствовался вызов. Задетая женская гордость. Она была слишком молода, чтобы справляться со своими чувствами, и ей приходилось искать защиты в этих затеях плохо воспитанной девчонки, напоминавших о еще совсем недавнем отрочестве.

К счастью, несколько человек оттеснило нас друг от друга. Она ушла, поглядывая на меня с иронией, как будто ждала какого-то ответа.

Я не пошел обедать и остался в своем купе, чтобы привести в порядок бумаги. Поезд старался изо всех сил, взбираясь на первые отроги – предвестья высоких вершин. Я сидел и работал у окна, когда вдруг услышал, как за моей спиной захлопнулась дверь. Это был Декстер, он целился в меня из револьвера. Устрашающего полковничьего револьвера. Его хитрые змеиные глазки шныряли по купе и готовы были заметить малейшее мое движение. Убедившись в том, что я неподвижен и беззащитен, он сказал:

– Аберпорт, дорогой Вуд. Аберпорт… Дом вашего отца находился в Кардигане, а вот клуба верховой езды там никогда не было. – Он наслаждался моим замешательством, хвастаясь собственной хитростью.

Раньше он перетасовал эти названия, чтобы поймать меня, и ему это удалось. Нормальный человек поправил бы его, когда он сделал вид, что ошибся.

– Кроме того, дорогой мистер Вуд, коня звали Малибу. Незабываемый Малибу, непобедимый, в 35–37 годах ему не было равных. Настоящая звезда, в его честь ваш отец назвал и свою конюшню, разумеется, в Аберпорте… Подобные ваши оплошности, которые я сначала принял за проявление такта по отношению к забывчивому старику, навели меня на мысль кое-что разведать… Мне телеграфировали, что Вуд сейчас не здесь, а во Франции, сражается с немцами в составе сил Сопротивления…

Из-за моего самомнения мою миссию ждал бесславный конец. Я стремительно катился к провалу. Надо было срочно что-то предпринять.

– Чертов шпион! – пробормотал зачем-то Декстер, цедя слова с нескрываемой злобой.

Старость проявляет себя в совершенно конкретных вещах. Декстер позволил себе наслаждаться своим триумфом несколько лишних секунд. Старые рыбаки часто теряют улов, вытаскивая удочку, потому что растягивают удовольствие от ловли, уделяя слишком много внимания мелочам.

Я почувствовал, что у меня появилась призрачная надежда спасти свою миссию или, может быть, жизнь.

Звонок находился в метре от Декстера. Старый полковник бросил на него быстрый взгляд, но чтобы добраться до него, ему нужно было сойти с места или переложить револьвер в левую руку. Он сделал шаг вбок, но не решился вытянуть руку, не взглянув еще раз на серебристое кольцо.

Мой удар открытой ладонью между ключицей и плечом достиг цели. Похоже, я сломал ему кость, и револьвер упал.

Я сумел переломить ему хребет меньше чем за полминуты. (Гораздо меньше, чем потребовалось для того, чтобы одолеть в Орденсбурге мастифа, когда я проходил обряд посвящения.)

Ясно было, что Декстер следил за мной, надеясь выявить мои контакты, и одновременно пытался срочно разузнать о судьбе Роберта Вуда. Ему пришлось сделать выбор – или арестовать меня, или рискнуть упустить на следующей станции. Он выбрал первое.

Я закрыл ему глаза, чтобы избавиться от неотступного взгляда этих невыразительных глаз, то ли птичьих, то ли полковничьих. То была чистая работа: я не пролил ни капли крови. Но теперь мне самому не следовало хвастаться успешным уловом. Надо было срочно все устроить и пуститься по запасному пути, подготовленному непревзойденным Бруком.

Я на себе ощутил, каким упорным может быть сопротивление мертвецов. Они невыносимо упрямы. Они обладают мощью бездействия достойной Ганди, мощью инерции. Мне пришлось долго бороться с полковником, пока я не уложил его на верхней полке. Я вытащил матрас и выбросил его в окно, когда мы проезжали по мосту. А уложив мертвеца на полку, я с трудом сумел откинуть ее к стене. Его рука дважды свешивалась вниз.

Вся жизнь, все воспоминания, все поступки, все прошлое, вся ненависть и вся любовь узколобого Декстера превратились теперь в ничто. Полное ничто. Я никогда так остро не чувствовал явственность смерти с тех самых пор, когда в детстве, гуляя по берегу Некара, убил из рогатки лесного голубя, и тот камнем упал к моим ногам.