– Сражаться на нашем фронте интереснее всего. Поверьте, творить бога – увлекательнейшее приключение!
В словах генерала была такая сила, что перед ней нельзя было устоять.
– Вам будет казаться, что вы вдалеке от великого праздника войны, от великой революции, но вы будете знать, что трудитесь в том самом затишье, которое приходится на эпицентр смерча, на оси, вокруг которой вращаются все силы, – прошептал он.
Колизей казался в ночи огромной, пустой, никому не нужной раковиной, выброшенной прибоем на грязный берег иудеохристианства. Хаусхофер, не говоря этого прямо, призывал к возрождению языческих празднеств.
Те беседы наверняка оказались для меня решающими.
Мне обязательно нужно было съездить в Мадрид, чтобы увидеть Кармен и нашего с ней сына, и здесь я должен был проявить особую решимость.
Собственный ребенок, когда поднимаешь его на руки и слышишь его невинный, счастливый смех, может пробудить непостижимую нежность. Но я должен отдалиться от него и его матери.
У нас с Кармен произошел мучительный разговор, который я инстинктивно стараюсь забыть. Может быть, я говорил сбивчиво, зато сумел остаться верен принятому решению. Как сказал Бульман, у эсэсовца нет ни семьи, ни происхождения, нет ничего, кроме задачи построить новый мир.
Несколько месяцев спустя я получил в Берлине известие о смерти Кармен.
(Все это важно для подведения жизненных итогов. Вырисовывается некая последовательность. Мне сейчас полезно обозначить основные шаги, которые привели меня к этой миссии.)
Насыщенные, странные, возвышенные месяцы учения в Орденсбурге, одной из засекреченных школ, созданных силами особого назначения.
Почти с восходом солнца мы съедали спартанский завтрак, утвержденный лично самим Гиммлером:[32] ключевая вода и овсяная лепешка.
Изнуряющая физическая и идеологическая подготовка. Мы должны были вернуть к жизни тело, ставшее похожим на полуатрофированный организм опустившегося или выродившегося животного. Надо было пробудить чувства, оживить омертвевшие участки, позволить вырваться инстинкту, порывам, воле к насилию. После этих специальных упражнений мы падали без сил, измотанные до предела.
У меня перед глазами встает лицо Фюрера, когда тот наставлял нас на собрании в замке Верфельсберг:
«Нам нужна неудержимая, властная, несгибаемая, жестокая молодежь.
Она сможет терпеть боль. Я не хочу, чтобы в ней оставалась хотя бы крупица нежности или слабости.
Пусть она будет сильна и красива, как молодой дикий зверь. В ней мы очистим нашу расу от следов тысячелетней покорности и одомашненности.
Так с ее помощью мы создадим новый мир».
Ночи в заснеженном лесу, в затерянных горах. «Уроки выживания». Мы научились улавливать запахи лесных растений и различать их в кромешной темноте, сравнивать воду из разных источников. Мы возвращали себе природные способности, возрождали утраченное животное начало.
Некоторые не выдерживали. Грибен попытался покончить с собой, повесившись на шланге от душа. У него ничего не вышло, мы пригрозили вернуть его «во мрак обыденности», пока он, наконец, не осознал всего.
Все мы боялись испытаний, составлявших своего рода обряд посвящения: не шелохнувшись, взорвать гранату у себя над каской, и тому подобное.
Я сумел одержать победу над голодным мастифом. С ним полагалось сражаться обнаженным, без оружия. «Как зверь со зверем», – сказал полковник Бок. Живущий во мне первобытный зверь с честью выдержал испытание. Я схватил разъяренного пса, взял над ним верх и коленом сломал ему хребет всего за семь минут, на пять минут быстрее отведенного срока.
Бока распределили в Испанию, в легион «Кондор». Он напился в кабачке и погиб, совершая авианалет. Кажется, в том самом городе, где дикие баски поклоняются какому-то дереву. [33]
Ну и что же мы уничтожили? Грязную культуру так называемой Веймарской республики.[34] Культуру кафешантанных педерастов и еврейских вырожденцев, завладевших типографиями, словами и образами, оседлавших заезженное словечко «демократия». Печальных, напыщенных профессоров, повернувшихся спиной к истинным богам немецкого народа. Паршивую инфляцию, основанную на спекуляциях экономику, навязанную международным капиталом, которым управляет еврей Зюсс, превративший гражданина в зрителя или загнанного мальчика на побегушках, лишенного иного выбора.
Ужасна и благородна была миссия, выпавшая на долю наших клинков. Мы вонзили их в жирное брюхо циничной берлинской буржуазии.
Когда я пишу об этом, я понимаю, что это было самое великое, что только можно пережить в юности. Мы стали главными героями великого взрыва, несущего возрождение.
«Но первый, кого должен убить человек, это тот недочеловек, который живет в нем самом. После этого он будет иметь право на все», – сказал однажды Бок.
20 апреля, в день рождения Фюрера, мы принесли торжественную клятву на крови. Вся наша боевая группа сделала себе надрезы кинжалом с рунами СС. Мы слизнули кровь и прижгли рану чистым спиртом. Праздник на силезских[35] холмах продолжался три дня подряд.
И вот я поступил на службу в Аненэрбе. У меня был новенький кабинет в доме номер 16 на Пюклерштрассе, под моим началом работал секретарь и двое молодых выпускников, которые должны были собирать материал для моих исследований.
Однажды у меня состоялся долгий разговор с профессором Хильшером. Тот был при своей неизменной трубке и говорил о секретных исследованиях, пробуждении «я» и истинном рождении.
Именно тогда Хильшер сказал мне: «Возможно, мы подошли к тому пределу, откуда уже нет дороги назад – или смерть, или явление бога, перед которым нам придется держать ответ за двадцать веков упадка».
Неужели Кармен умерла для того, чтобы родился этот новый бог?
Все это случилось в тот год, когда Инге с Грибеном поженились, сыграв в Нюрнберге свадьбу по эсэсовскому ритуалу. Посреди пьяной, суматошной ночи, когда над столицей нашего движения возносится ввысь на шесть тысяч метров «световая пирамида» – призма, образованная прожекторами, мы вошли в номер в гостинице «Германия», где молодожены смеялись и стонали, предаваясь любовным утехам.
Мы с Бульманом и Динкельхаммером сидели в темноте. Инге, обнаженная, спустилась с брачного ложа, обняла меня, взасос поцеловала в губы и вернулась в объятия хохочущего Грибена.
Светает. «Восточный Аполлон» с трудом пробирается среди судов, теснящихся в сингапурском порту. Вдалеке, в дымке поднимающихся над проливом влажных испарений, виднеется остров Батан и вереница буев, которые указывают путь в Андаманское море.[37]
Летние муссоны свирепствуют в здешних краях до конца сентября. Их предсмертные порывы полны неистовства. Ветер дует с юга на север с такой силой, что наше незамысловатое грузовое судёнышко ходит ходуном, словно вот-вот развалится на куски. Волны с небывалым остервенением бьются о нос корабля.
«Восточный Аполлон», зарегистрированный в Патрасе,[38] находится в ведении одной из наших разведывательных служб, подчиняющихся непосредственно партии в лице генерала Шелленберга. В задачу судна входит доставка разведчиков и перевозка небольших партий оружия, предназначенных для антибританских группировок, действующих в Бирме. Судя по всему, англичане пока не видят ничего подозрительного в этом грязном суденышке с угольной топкой, являющем собой полную противоположность избитому представлению о порядке и симметрии, которые приписываются всему германскому. Наверняка им хорошо известен капитан, продажный Платон Сорианидес, который «бороздил
