А?!
Что за год такой? Неужели это далекое будущее? Непохоже.
Правда, в одном фантастическом романе Ластик читал, как на Земле произошла катастрофа, от которой цивилизация погибла, а немногие уцелевшие позабыли все научно-технические достижения, и человечество начало развиваться заново: сначала первобытное общество, потом рабовладельческое, за ним феодальное и так по полной программе.
– Не понял, – сказал Ластик унибуку. – Как это 7113-й? И при чем тут жены?
Экран мигнул, дал подробную справку.
В старой Руси летоисчисление велось не от Рождества Христова, а от Сотворения Мира, которое, со-
гласно расчетам средневековых богословов, произошло за 5508 лет до Рождения Христа. Эта система летоисчисления использовалась в Византийской империи начиная с 6 века и позднее утвердилась на восточнославянских землях. С 1 января 1700 года, по указу Петра I, Россия перешла на хронологию по европейскому образцу.
До 17–18 веков в Европе не существовало единой договоренности о том, с какого числа начинается отсчет нового года. Например, в России в 9–15 веках год начинался 1 марта, а в 1492–1699 гг. – 1 сентября. День обычно определяли по церковному календарю.
Неделя жен-мироносиц (мироносицкая неделя) – третья неделя после Пасхи, в продолжение которой чествуются женщины, приносившие благоуханное миро к гробу Иисуса Христа.
– Про Новый год и про жен ясно. Но какой год сейчас по-нормальному? И число? Ну, если не по- церковному? – нетерпеливо спросил Ластик.
Точное время 4 часа 59 минут 11 секунд 13 апреля (по западному календарю 23 апреля) 1605 года.
Четыреста лет назад – вот куда, оказывается, закинула хронодыра шестиклассника Фандорина!
Он попытался вспомнить, что там такое происходило в начале 17 века. Этот период они в школе еще не проходили. Во Франции три мушкетера, а у нас-то что? В 4 классе читали «Рассказы по истории отечества». Кажется, кто-то с кем-то воевал. Наши с поляками, точно. Минин и Пожарский, Иван Сусанин. Или это позже было? Эх, попасть бы сюда семиклассником – всё бы про 17 век знал!
Хотел Ластик задать унибуку следующий вопрос, но в это время из-за дверцы донеслись голоса.
Один был уже знакомый, мурлыкающий. Второй – неторопливый и какой-то мокрый, будто человек собирается отхаркнуться, да никак не соберется.
Слышалось каждое слово, только вот смысл был малопонятен.
– Пожалуй-ста, князь-батюшко, сам узришь.
– Годи, Ондрейка, годи.
Вон оно как! Убийца называет собеседника «князем-батюшкой», а тот его попросту, «Ондрейкой». Выходит, этот мокроголосый и есть главный!
– Речешь, годящ отрок-то? – сказал князь. – Собою личен, не смердяч?
Это про меня, сообразил Ластик и спохватился – ведь можно включить режим перевода!
Шепнул в унибук: «Перевод», и почти сразу по дисплею поползли строчки:
– Говоришь, мальчик подходящий? Хорош собой, не протух?
– По-моему, то, что нужно. Да ты, Василий Иванович, сам посмотри.
Василий Иванович! Значит, хозяин дома, тот самый, на букву «Ш».
– Не подгоняй. Дай собраться с мыслями.
Раздался скрип – это князь, наверное, уселся.
– Ох, рискованное дело мы затеяли, Ондрейка.
Унибук подчеркнул имя и разразился обстоятельным комментарием:
– А куда деваться? С каждым днем вор
Тут Василий Иванович замолчал, из-за стены донесся странный треск.
Ластик снова вскарабкался на лавку, прижался глазом к отверстию.
В кресле сидел дядька с длиннющей, наполовину седой бородой. Голова у него была прикрыта облегающей черной шапочкой, выпирающее брюхо высоко, под самой грудью, перехвачено широким парчовым поясом. Прочие детали одежды Ластик толком не разглядел – так его поразило лицо князя.
Левая бровь была опущена совсем низко, так что под ней сгустилась тень, а глаза не было вовсе, зато широко раскрытый правый блестел и посверкивал, будто зажженная лампочка.
