Сбросив с себя одежду, Фрэнк улегся на постель, притянул ее к себе и улыбнулся – снова улыбнулся, чтобы ей стало приятно! – и лишь потом начал расстегивать на ней блузку.
– Ты, наверное, устала…
– Перестань! – воскликнула она.
Фрэнк нахмурился, озадаченный ее внезапной вспышкой.
– Перестань опекать меня, Фрэнк, – взмолилась Клэр, глядя ему в глаза, словно внушая ему искренность своих мыслей и чувств. – Раньше мне казалось, что твоя профессия угрожает нашей совместной жизни, но за прошедший год я переросла свои страхи и поняла: запирать такого человека, как ты, в клетку, просто преступно!
Фрэнк сурово сдвинул брови.
– Клэр, здесь, в Буэна-Виста, я не чувствую себя запертым в клетке. Мне хорошо здесь. И дел по горло. Мне есть чем занять себя.
Она приподнялась на локте и погладила его по щеке. Как же ей достучаться до него, как растопить толстую броню, наросшую на его душе за годы страданий и унижений?
– Я люблю тебя, Фрэнк. Я хочу, чтобы ты впустил меня в свою жизнь. Я хочу быть с тобой всегда, а не только тогда, когда ты считаешь это удобным или возможным для меня. Обещаю, я не стану отторгать тебя только потому, что не знакома с другими частями твоей жизни. Прошу тебя, не закрывайся и впусти меня к себе в душу.
Он пытливо всматривался в нее.
– Раньше ты никогда так не говорила!
– Я была дурой, эгоистичной дурой. Я боялась, потому что не верила, что когда-нибудь ты станешь моим целиком. Но, если мы действительно станем одним целым, я клянусь, что всегда буду рядом и всегда поддержу тебя, что бы ни случилось, куда бы ты ни поехал и чем бы ни захотел заняться.
Он ласково прижал палец к ее губам, призывая ее замолчать.
– Ты любишь меня? – недоверчиво переспросил он, словно только это и понял из всей ее пламенной речи.
Клэр пришла в ужас. Оказывается, все то время, что они прожили в браке, он не чувствовал себя любимым! Она сбивчиво заговорила – рассказала, как была влюблена в него с самого детства, как боготворила, обожала его, потом обиделась, потому что он не приехал на день рождения, и из чувства самосохранения внушила себе, будто презирает его. Как у нее появилась навязчивая идея хотя бы один раз переспать с ним, как она казнила себя за то, что якобы обманом заманила его в ловушку, заставив жениться на себе. Потом боялась надоесть ему… Клэр страстно надеялась, что в ответ он тоже раскроется и скажет ей правду, какой бы неприглядной та ни оказалась.
Ей обязательно нужно все про него знать.
Только понимая все до конца, она сможет по-настоящему почувствовать себя его женой.
Никаких тайн друг от друга.
Никаких запретных зон.
Клэр видела, как от ее признаний глаза его оживают, теплеют. Она видела на его лице целую бурю чувств: смущение, нежность, сожаление, иронию. К тому времени, как она выложила все, нервы ее были на пределе. Но ей было все равно. Главное, что она наконец высказалась.
Несколько мгновений, которые показались ей вечностью, он молчал и просто гладил ее пышные густые волосы. Венец ее славы.
– Между нами всегда была пропасть непонимания, Клэр, – с сожалением заговорил он. – Ты пленила меня еще когда была совсем маленькой. В глубине души я считал тебя моей сестренкой – точно так же, как Кэмерона я считал отцом. И преодолеть эту пропасть казалось мне немыслимым. Хотя в последние годы я не раз сожалел об этом.
– Правда? – недоверчиво спросила она.
Он кивнул.
– Ты никогда не показывал своего… интереса.
– Мне казалось, это неправильно. Во-первых, ты дочь Кэмерона. Во-вторых, ты отгородилась от меня словно каменной стеной.
Клэр вздохнула.
– Я думала, что никогда тебе не понравлюсь, Фрэнк…
– Теперь я все понимаю. Но в ту ночь, после похорон Кэмерона, когда ты согласилась заняться со мной любовью, я всеми силами пытался преодолеть возникшую между нами пропасть.
– Значит, – ошеломленно спросила она, – тогда для тебя это был не просто секс?
– А для тебя? – На его губах заиграла лукавая улыбка.
– Фрэнк, я была так поглощена собственными чувствами… и потом, я поймала тебя на крючок, обманула…
– Клэр, я не попался бы на крючок, если бы не хотел этого. И ничто не могло остановить меня от того, чтобы вернуться и завоевать всю тебя.
– Как… в фильме? – спросила она, желая понять, перенес ли он свое чувство к ней на любовную сцену в фильме.
Фрэнк поморщился.
– Я и не предполагал, что ты когда-нибудь увидишь этот фильм. Когда я вернулся в Чикаго, я убедил режиссера в том, что роль вдовы надо переписать. Она должна была понять, что моего героя связывают с прошлой жизнью слишком мучительные воспоминания, она должна была бояться, что он не вернется к ней. И все то время я думал о тебе, Клэр.
– Фрэнк, твой герой тоже стал жертвой обстоятельств – у него был выбор между любовью и долгом, – напомнила она. – Но я не хочу, чтобы ты разрывался пополам.
– У него было дело, которое он обязан был завершить до того, как начать новую жизнь. И он сделал все, что от него требовалось. Я испытываю те же чувства. Внутри меня нет противоречия между тем, как я живу, и тем, чего я хочу. – Он улыбнулся широкой, радостной улыбкой. – Ты подарила мне счастье.
Ее любовь… Любовь – великая сила, когда ее не сковывают условности.
– Ты свободен, Фрэнк, – сказала она. – Тебе не нужно притворяться счастливым ради меня. Мне все равно, чем ты решишь заняться или чем занимался в прошлом. Я люблю тебя.
– Почему мое прошлое до сих пор волнует тебя?
– Дети… те чувства, которые ты испытывал, снимаясь в кино. Ты говорил, что переносил на экран собственные ощущения.
Глаза его затуманились.
– Пока ребенок маленький, он не может остановить взрослых, помешать им, – тихо сказал он. – Помню, Хоакин рассказывал Трою и мне – нам тогда было по шестнадцать лет, – как его отец регулярно избивал мать. Из-за него она стала инвалидом. Хоакин пытался вступиться за маму, но отец отшвыривал его в сторону и тоже избивал. Я прекрасно его понимаю. С раннего детства я усвоил: взрослых победить невозможно. Они гораздо сильнее. И они в ответе за все – за синяки, за сломанные руки и ноги, за то, что ребенок по ночам мочится в постель…
– Что было для тебя хуже всего?
Он промолчал, явно не желая отвечать.
– Ты рассказал мне про Хоакина, Фрэнк, – мягко увещевала она. – Пожалуйста… расскажи мне о себе.
Он заговорил – медленно, неохотно, словно стыдясь.
– Когда тебя бьют – это еще не самое плохое. Я страшно боялся, когда меня запирали в чулане. Одного. В темноте. Бежать было некуда. Дни, ночи… Я никогда не знал, надолго ли меня накажут. Иногда они просто забывали обо мне. Мне нужно было сидеть тихо, в противном случае меня выволакивали из чулана, били и снова швыряли туда – на более долгий срок.
– Господи, Фрэнк! Ничего удивительного, что ты сбежал от них.
– С тех пор много воды утекло, – уклончиво ответил он. – Но, когда снимали ту, первую, самую страшную сцену фильма… Мне нетрудно было изобразить горе и страстное желание отомстить, отплатить убийцам. Хотя, как говорит Трой, лучше всего забыть о мести и идти дальше. Просто… до конца такое не
