лошадь, с указанием нагрузок по скоростной выносливости.
— Хорошо, — с готовностью согласился я. Он пытливо посмотрел мне в лицо, стараясь разглядеть на нем следы обиды, и, по-моему, был крайне разочарован, ничего такого не заметив. Антагонизм между стареющим отцом и взрослым здоровым сыном — явление повсеместное, и я не мог обижаться. С другой стороны, я не собирался потакать всем его капризам, а он даже представить себе не мог, какой колоссальный опыт я накопил в общении с людьми самых разных профессий.
— Можно взять заявки домой? — спросил я. — Тогда Этти будет заранее знать, как готовить лошадей к тем или иным скачкам.
Глаза его сузились, губы поджались, и он объяснил, что был лишен возможности составить заявки: лечение и рентген отняли у него все свободное время и помешали сосредоточиться.
— Может, нам с Этти попробовать?
— Ни в коем случае. Я все сделаю... когда будет время.
— Хорошо, — добродушно согласился я. — Как твоя нога? Ты сегодня совсем неплохо выглядишь.
— Болит меньше, — признался он и стал разглаживать ровную, без единой морщинки, простыню. Сказывалась привычка: все, что его окружало, должно было быть аккуратным, пристойным и чопорным, как его душа.
Я спросил, не надо ли ему чего-нибудь. Может, книгу? Фрукты? Шампанское? Как и большинство скаковых тренеров, отец считал шампанское чем-то вроде улучшенного варианта кока-колы, напитка, который если и стоило пить, то только по утрам.
Он задумался, чуть склонив голову.
— В Роули Лодж, в погребе, осталось несколько маленьких бутылок.
— Я тебе принесу, — пообещал я.
Отец кивнул. Никогда еще, как бы я ни старался ему угодить, он не сказал «спасибо». Я улыбнулся про себя. Если настанет день, когда отец поблагодарит меня, можно считать, что он перестал быть самим собой.
Позвонив по телефону прямо из больницы в Хэмпстед, я сел в «Дженсен» и отправился домой.
Джилли закончила красить стены в спальне, но мебель все еще стояла в прихожей.
— Жду, когда пришлют ковер, — сообщила она.
— Прекрасно. Сходим пообедать?
— У меня сегодня грейпфрутовый день.
— А у меня — нет. Я не завтракал и голоден, как волк.
— Только послушай, какой мне дали прекрасный рецепт. Берешь грейпфрут, режешь пополам, посыпаешь сахарином и ставишь в горячую духовку. Есть надо, пока не остыл...
— Нет, — твердо заявил я. — Как хочешь, а я иду в «Императрицу»
С грейпфрутовой диетой было покончено. Джилли обожала этот ресторан.
— Да? Ну ладно, не могу же я допустить, чтобы ты скучал за столиком в одиночестве. Подожди, сейчас надену вечернее платье.
В «Императрице», как всегда, было тихо, спокойно и просторно. Джилли заказала креветки в собственном соку, цыпленка в сметанном соусе и рассмеялась, поймав на себе мой иронический взгляд.
— Отложим грейпфрут на завтра, — сказала она. — Как твой отец?
Я ответил, что ему лучше, но ненамного.
— Сказал, что сам составит заявки, — объяснил я, — но пока еще даже не начинал. Утверждает, что у него совсем нет времени, а сестра говорит, что он почти все время дремлет. Его здорово тряхнуло, и он все никак не может прийти в себя.
— Что же ты собираешься делать? Ждать, пока он поправится?
— Не могу. Заявки надо подать к следующей среде.
— Зачем?
— Чтобы лошади ненароком не остались в конюшнях, в то время когда им следует отрабатывать свой хлеб на ипподроме. Их клички необходимо внести в списки скачек в Честере, Аскоте и на призы в Ньюмаркете.
— Значит, это сделаешь ты, — сказала она, как нечто само собой разумеющееся. — И все они выиграют.
— Лучше неудачная заявка, чем никакой. — Я вздохнул. — И по теории вероятностей, должен же я хоть где-то угадать.
— Вот видишь. Нет проблем.
Но проблемы были. И еще какие. Одна — финансовая, и я мог ее решить. Вторая — Алессандро, и, как ее решить, я не знал.
На следующее утро Ривера пришел поздно. Лошади гарцевали по рабочей дорожке паддока, а я стоял рядом с Этти в центре, когда Алессандро появился у ворот манежа и направился в нашу сторону.
Выглядел он так же шикарно, как на прошлой неделе. Сапоги ярко сверкали, перчатки поражали белизной, а куртка и брюки для верховой езды сидели на нем безупречно. На голове его красовалась белая в синюю полоску шерстяная шапочка с помпоном, такие носили большинство наших наездников, и хотя в том, что Алессандро надел шапочку по холодной мартовской погоде, не было ничего удивительного, выглядела она на нем, как цилиндр на рыбаке.
Я даже не улыбнулся. Черные глаза на изможденном лице уставились на меня со знакомым холодным блеском. Скулы еще сильней, чем неделю назад, выпирали из-под изжелта-бледной кожи.
— Сколько вы весите? — резко спросил я.
— Когда начнутся скачки, я буду весить шесть стонов семь фунтов. На скачках мне предоставят максимальную скидку на вес.
Стон = 14 фунтов = 6, 35 кг.
— Я спрашиваю, сколько вы весите сейчас?
— На несколько фунтов больше. Но я скину. Этти окинула его возмущенным взглядом, но удержалась от высказывания, что никогда не допустит его к скачкам, если он себя не проявит, как первоклассный наездник. Она заглянула в свой список, чтобы назвать кличку приготовленной для Алессандро лошади, открыла рот, но тут же его захлопнула, и по ее просиявшему лицу сразу стало понятно, что она решила согрешить.
— Движение, — сказала она. — Сегодня вы можете тренировать Движение.
Алессандро стоял, не шелохнувшись.
— Он не обязан, — резко возразил я и повернулся к Алессандро. — Вы можете отказаться и выбрать другую лошадь. Поступайте по своему усмотрению.
Он сглотнул слюну. Задрал вверх подбородок. Набрался храбрости.
— Я выбираю Движение.
Упрямо поджав губы, Этти сделала знак Энди, который уже сидел в седле.
— Слава те господи, — с чувством произнес Энди и подсадил Алессандро на свое беспокойное место. Движение несколько раз взбрыкнул, пытаясь сбросить седока, убедился, что тот не столь закален в боях, как его предшественник, и наискось, быстрым тротом поскакал к паддоку.
Алессандро не вылетел из седла, но и похвастаться ему было нечем. У него явно не хватало опыта, чтобы управлять раздраженным жеребцом, однако надо было отдать ему должное: он справлялся с Движением лучше, чем я мог предположить.
Этти посмотрела на Риверу с явным неудовольствием и громко попросила всех расступиться и дать ему дорогу.
— Не так уж плохо у него получается, — заметил я.
— Ха! — Презрением, выплеснувшимся с этим возгласом, можно было нагрузить грузовик- десятитонку. — Посмотрите, как он терзает жеребцу мундштуком рот. Энди никогда в жизни не причинил бы лошади боли.
— Лучше не берите его с собой на проездку, — посоветовал я.
