требовалось оценить и ее немецкого соперника. Где-то здесь должна быть зацепка…
Незаметно он миновал легкий и почти безлюдный участок горной трассы, скоро предстоял спуск в долину, а там взгляду и мысли предстояло рассеяться. Он подобрался к самому важному вопросу, от которого зависело все остальное: во имя чего Григор мог решиться на крайность и способен ли он был это совершить. С тех пор, как Станчев напал на след, этот вопрос не выходил у него из головы. Именно он толкал его на встречу с Григором, заставлял выдумывать эти легенды и разыгрывать спектакли в надежде выйти на психологический, неосязаемый след, на неожиданное наблюдение, которое, дай боже, станет оправданием, снимет вину, и тогда отпадет надобность в унизительных допросах. Сейчас стало ясно, что это ему не удалось. Ну-ка, логика, помогай… Григор не мог решиться на такое из-за раздела комиссионных, для него это слишком элементарно, даже глупо. Ревность? Почти исключено. Может быть, угрозы со стороны Анетты, но в чем они могли заключаться? По служебной линии она не могла ему угрожать, разве что шантаж, но это особое дело. Может быть, она испугалась и отказалась от дальнейшего опасного сотрудничества. И если они разругались, то в пылу она могла намекнуть на возможность выдачи. Но одних намеков для таких вещей мало, они должны были бы глубоко погрязнуть во взаимном подозрении и ненависти. А Кушева не могла не знать, что при всех смягчающих вину обстоятельствах ее бы ожидал солидный срок заключения.
Он с трудом вписался в крутой поворот – прозевал предупреждающий знак. Есть и другая возможность: Григор мог предложить ей бежать, а она не решилась. Тогда, охваченный тяжелыми сомнениями, он решается посягнуть на единственного свидетеля.
Стоп, стоп, Коля! Хоть так, хоть сяк, а отработанной версии у тебя нет. Неужели тебе придется вернуться к самому началу и свести дело к случайному несчастью, автомобильной катастрофе? Ведь Кушева могла быть в машине одна. Лишь присутствие Григора перечеркивает эту возможность – тогда получается, что катастрофа могла быть и подстроена.
Станчев выехал на равнину и включил радио.
Вечер он провел за трапезой у двоюродного брата, в окружении его домочадцев. Столы ломились, но Станчев здорово устал и быстро начал клевать носом. Утром проснулся поздно. Дом словно вымер, взрослые разбежались на работу, дети – на игрища. Станчев обнаружил оставленный ему завтрак и записку с извинением, что хозяева не могли составить ему компанию, но на обед они обязательно соберутся вместе. От записки веяло уважением к его милости в сочетании с той неопошленной учтивостью в отношениях между близкими людьми, которую большие города уже давно перемололи в пыль. Станчев позавтракал и направился через все село к реке. На протяжении километра она вилась по веселой долине, бывшей истинным раем для овощей. Особым полноводьем она не отличалась, лишь весной да в период осенних дождей река показывала свой норов, рушила плотины и маленькие дамбы, заливала пойму и бурлила на излучинах. Большею частью русло заросло лозой, лишь в некоторых местах виднелась водная гладь, главным образом на быстрине. В двух местах вода перекатывалась через пороги, под которыми дремали развалины старых мельниц, пригодные лишь для детских игр и для киносъемок, посвященных уже изжившему себя патриархальному селу.
Оно и вправду отошло в мир иной. Станчев шагал между выстроившимися шеренгами новыми двухэтажными кирпичными домами, с побелкой и без оной, с балконами, с гаражами, некоторые еще только строились. Дома были втиснуты в тесные дворы с немногочисленными обитателями – одинокий поросенок, пара клеток с птицей, две-три овцы. Некоторые улицы были заасфальтированы, другие же тонули в зарослях бузины и чертополоха, в которых копошились куры. Далеко внизу, на перекрестке, натужно взревела машина и исчезла в клубах пыли. Вокруг не было ни души.
Станчев прошагал мимо старой школы, уже давно закрытой и превращенной в склад, остановился под акацией, огляделся вокруг. Здесь прошли его детские годы, здесь учитель Тотю знакомил их с азами… И он подумал о Дешке. Она жила за школой, куда он и свернул. Дешкина хибарка, обвалившаяся, с выгнувшейся крышей, зияла пустыми глазницами окон. Рядом с домом, в тени, на привязи пасся ослик, он навострил уши и, как показалось Станчеву, следил за его ковылянием.
Дешка, Дешка… – что-то оборвалось в его душе. Он знал, каков был ее конец – проглотила целую пригоршню таблеток, без видимой причины, должно быть, так и записали в следственном протоколе: самоубийство при невыясненных обстоятельствах. С тех пор прошли годы, он ее позабыл, но бывали минуты, когда ее узкое лицо, тонкие руки и костлявые лодыжки внезапно оживали перед глазами, а с ними на него обрушивался ворох воспоминаний. Не смог он привлечь ее в свое время, уберечь ее. Невыясненные обстоятельства… Под пристальным взглядом длинноухого он стал заметнее волочить ногу, известны они мне лучше всех выясненных, самых выясненных… А вера в бога ей не помогла, это факт.
– Добрый тебе день…
Станчев удивился, услышав приветствие, и лишь сейчас заметил высохшую старушку, всю согнутую артритами, сгорбившуюся на скамейке под диким орехом. Под вязом, поправил он себя.
– Добрый день, бабушка.
Старушка осведомилась, кто он и кого ищет, но не смогла припомнить его родителей.
– Должно быть, ты из верхнего села, дитя мое.
Станчев кивнул.
– А кем же ты Дешке приходишься?
– Учились вместе.
– Так, значит… А ты, верно, хромаешь? Хоть и неподготовленный к такому повороту, Станчев объяснил, что к чему.
– А я подумала – катистрофа. Таперича молодые легко ломают кости.
Станчев спросил, сколько ей лет.
– К зиме должно стукнуть девяносто год, ежели господь не приберет. Из Пчеларовых я, коли слыхал.
– Сама живешь?
– А-а, где там сама, просто весь народ на работе. Такой их век – работать.
– А есть ли у тебя внуки, правнуки?
– Есть, куда им деться… Только всех по городам разнесло. Вот сын только остался здесь, с жонкой… А чего спрашиваешь?
Станчев замялся.
– Бабушка, а неизвестно тебе, почему Дешка наложила на себя руки?
Старушка помолчала.
– Судьба ее, Дешкина, была нелегкая… Отец пил – не просыхал, лупил их, как скотину, чуть не до смерти, да и мать ее вскорости отправилась на тот свет, бедолага, оставила на Дешку братца меньшого. Одно время услыхали, что явился к Дешке свататься жених, сущий разбойник из другого села, творил невесть чево, а потом его, как ветром, сдуло, так-то… Проводили мы Дешку, истинную святую, прямо с иконы спустилась в гроб… А ты не священник, часом, будешь?.. Только что без бороды и рясы…
– Почему священник, бабушка? Разве Дешка верующей была?
– У-у, таких верущих, как она, в селе и не было никогда… Страдалица чистая, как не быть верующей… А ты точно священник?
Станчев распрощался со старушкой и направился к верхней мельнице. Она стояла неподалеку – это его несчастье с падением произошло как раз у нижней, с тех пор туда не ступала его нога. Но пройдя половину пути, петлявшего среди налившихся колосьев пшеницы, он неожиданно свернул на развилке и со стучащим сердцем остановился под ивами, склонившимися над развалинами мельницы. Его взгляд описал медленную дугу, но так и не обнаружил злокозненного дерева. Той ивы не было. На ее месте вперемешку с ракитой и камышом росли молодые тополя. Срубили ее, подумал он, или сама рухнула, ивы не живут долго.
Только сейчас он услышал журчание воды в желобе из прогнивших, замшелых досок. Синевато- прозрачная в тени ив, она стекала вниз и пенилась в заводи. Поляна была обильно удобрена овечьим навозом, наверху, в ветвях дерева, одиноко торчало покинутое гнездо. Станчев разулся, закатал штанины и опустил ноги в воду. По его телу пробежал озноб, мимо сердца ко лбу, истома охватила его, и он повалился на спину, не вытаскивая ноги из воды. Сквозь ветки синело бездонное небо, от которого веяло необъяснимой нежностью. Подобную, только горькую нежность излучала Дешка. Где она теперь – неужели там, наверху? Хорошо сказала старуха: прямо с иконы спустилась в гроб. И еще верно сказала – насчет
