– Я сейчас встану...
– Не надо, лежи. Я сварю кофе.
– У нас есть кофе?
– Не знаю, – растерялся Малыш, – я как-то не подумал.
– И денег у нас нет, – вздохнула Ленка, – я всю свою заначку отдала Паганелю.
– Доктору, который приходил.
Ленка откинулась на подушки и стала смотреть в потолок. Петля над ее головой призывно качалась.
– Сними это, – попросила она.
Малыш взглянул на петлю и не двинулся с места.
Ленка опустила ноги на пол и, не нашарив на полу тапочек, босиком вышла из комнаты.
Постояла на холодном кафеле в ванной перед зеркалом, но почувствовав, что замерзли ноги, побрела в кухню, поставила чайник на плиту и перевела с десяток спичек, разжигая газ. Потом села в свое любимое кресло и уставилась в одну точку.
На столе стояла оставшаяся в живых фарфоровая чашка из старинного кузнецовского сервиза, а рядом – осколки разбитого Паганелем блюдечка. Под ним зеленела бумажка. Ленка не поверила своим глазам. Это были ее счастливые сто долларов.
Видимо, когда Ленка выходила бросить короткий взгляд на Малыша, Паганель, уже одевавшийся в прихожей, вернулся на кухню и оставил на столе свой гонорар.
Это показалось Ленке настолько удивительным, что она даже не сумела обрадоваться как следует. Просто сидела на своем троне и тупо смотрела на деньги.
Этих средств им вполне хватило на две недели. Потом позвонил Игорь и сказал, что появился чумовой заказ на создание корпоративного гимна для одного известного нефтяного банка. А там, где нефть, там и деньги, и если она успеет подсуетиться, то скромную штуку баксов можно сорвать, как с куста.
Ленка подсуетилась и за вечер написала гимн, который у Малыша вызвал гомерический хохот, у Игоря легкое недоумение, а у заказчиков – настоящий восторг. «За нас, за вас, за нефть и газ, за банк, что самый хитрый в мире!» Конечно, слово «хитрый» было тут же заменено на «лучший», и когда все это пафасное сооружение саранжировали, записали и свели, получилось на самом деле совсем недурно.
Вообще Ленка привыкла делать любую, даже заказную работу максимально качественно, и ни за один свой текст ей не было стыдно. Зато Малыш никогда не упускал случая поиздеваться над Ленкиным творчеством. За время их совместного проживания он сильно вырос в ее глазах как поэт, но самой Ленке никак не удавалось доказать ему, что и ее скромные способности имеют право на существование.
Война поэта и текстовички начиналась обычно на кухне, потом плавно перетекала в гостиную, и последняя кровопролитная битва происходила, естественно, в спальне и заканчивалась, как правило, полной и безоговорочной победой сильнейшего, после чего ремесленнице от литературы приходилось трудиться в поте лица над восстановлением народного хозяйства победителя. И хозяйство поднималось как на дрожжах, причем по несколько раз за ночь, и к утру и победитель и побежденная, одинаково усталые, но довольные, засыпали в объятьях друг друга.
Так было... Но потом Малыш заметно изменился. Казалось, что его совсем перестала интересовать не только Ленкина поденная работа, но и она сама.
По утрам Ленка видела одну и ту же картину: Малыш в одних джинсах на голом теле стоит в проеме окна и курит в форточку. Ленка, делая вид, что спит, наблюдала за ним через частую решетку своих неплотно прикрытых ресниц. И порой ей мерещилось, что это не она, а он находится в клетке. А Ленка, точно надзиратель, стоит по другую сторону и следит за тем, как его черная спина шевелит от нетерпения лопатками и никак не может выпростать из-под них свои смятые бессильные крылья, чтобы снести ими ненавистную решетку и вырваться наконец на свободу.
За окном поднимался мартовский багровый рассвет. Календарная зима давно кончилась, но утренние не по-весеннему трескучие морозы оставляли на окнах прежние коклюшечные узоры, которые к полудню таяли от горячих солнечных лучей, а к утру выплетались вновь.
И все равно, когда Ленка изредка днем выходила на улицу, там уже все дышало весной. Из-под серых нагромождений сугробов бежали тонкие прозрачные ручейки, небо очистилось от туч и заблестело, собачьи свадьбы водили хороводы у метро, где приезжие издалека тетки торговали вениками.
Ленка всегда равнодушно пробегала мимо торговок, пока одна из них однажды ее не окликнула:
– Купите букетик, не пожалеете.
– Разве это букетик? – удивилась Ленка.
– Это багульник – цветы такие, – ответила тетка, – поставите в воду, и через неделю он расцветет. Красиво так...
Ленка не поверила торговке, но цветы все-таки купила и, вернувшись домой, поставила их в вазу. Малыш не проявил к ним никакого интереса, и вскоре они оба о багульнике забыли.
Мрачные утренние бдения Малыша переросли в дневную раздраженную усталость, и в такие часы Ленка, стараясь не попадаться ему на глаза, пряталась в других комнатах. Они могли весь день совершенно автономно бродить по квартире, ни разу друг с другом не встретившись.
К счастью, в доме была прекрасная библиотека, и Ленка полдня могла провести за чтением. Еще полдня уходило на приготовление еды, уборку и мелкую постирушку. Всю домашнюю работу она старалась делать только в отсутствие Малыша, и когда он возвращался из своего одиночного плаванья, на столе уже была раскинута скатерть-самобранка.
Малыш машинально поглощал все предложенное, гасил в кухне свет и снова долго стоял в проеме окна, вглядываясь в мерцающую темноту города.
Ленка надеялась, что вскоре это пройдет, Малыш очнется от своей посталкогольной летаргии и жизнь вновь заискрится всеми цветами радуги. Однако проходили сначала дни, а потом и недели, но Малыш не становился прежним, а напротив, все больше мрачнел и все чаще отгораживался от Ленки решеткой ее собственных утренних ресниц.
Но спали они все еще вместе, сползаясь под вечер к своему логову, как голодные волчата, и, произведя ненужный, но ставший таким привычным ритуал, засыпали в позе ложек – Малыш отворачивался лицом к окну, а Ленка прикрывала его собой с тыла.
Порой она пыталась растормошить Малыша, разговорить его, заставить улыбнуться, но, как ни старалась, каждый раз упиралась лбом в глухую и непроходимую стену.
Лучше в он пил, думала Ленка и тут же ужасалась своим мыслям, зная, что этот путь грозит им обоим неминуемой гибелью. Медленная алкогольная жизнь стояла на одном мосту со смертью, и было слишком очевидно, кто в этом противостоянии одержит победу. Белый баран стащит с себя пушистую кучерявую шкурку и предстанет пред светлы очи черного во всей своей неприкрытой красе. Саван такой белый-белый, а коса такая острая-острая...
Белая, абсолютно трезвая Ленкина горячка показалась ей еще страшней алкогольной, и она решила впредь не будить в Малыше зверя и до поры-до времени оставить его в покое.
Однажды утром он сам ее растолкал и предложил прокатиться за город. Ленка, удивленная и растерянная, стала суетливо собирать в кастрюльки оставшуюся с вечера еду, они наскоро выпили кофе и поехали.
Их вылазка на природу случилась за два дня до Пасхи. Все истинно верующие граждане, чтобы не пропустить пасхальную службу, остались в городе, а все неверующие, обвешанные до зубов котомками с куличами и яйцами, рванули на захват электричек.
Ленка и Малыш протряслись всю дорогу в тамбуре, но когда вышли из поезда на дальней незнакомой станции под названием «черт-те какой километр», Ленка об этих мелких неудобствах уже не вспоминала, переключившись на обдумывание крупных.
После отхода поезда наступила полная и какая-то неестественная тишина, посеявшая в Ленке необъяснимую тревогу. Еще полчаса назад ей и в голову не могло прийти, что в двух часах езды от Москвы существует такая непроходимая глушь.
Малыш сказал, что до деревни надо идти километров пять через поле и лес, и вид расквашенной тракторами дороги тоже не прибавил Ленке особого энтузиазма.
