бы мир без его присутствия. Необходимо сказать, что во время бодрствования молодой человек размышлял на эту главнейшую для себя тему в самых различных вариациях, сочетая ненависть с иронией. Так что нынешнее утро ничем не отличалось от прочих. Он вышел на крыльцо. Было свежо. Утренняя тишина природы всегда вызывала у нашего героя приятную умиротворенность. Правда, Григорий Семенович понимал, что состояние это весьма мимолетно. С досадой он окинул безоблачное небо, остановил взгляд на ближайших домах, фыркнул на соседскую собачку, сплюнул на автомобиль, стоявший за воротами, ругнул власть, пригрозил кулаком редким прохожим и бросил свое излюбленное: «Погибшие создания! Я вас всех ненавижу!» Таким образом он зарядил себя необходимой дозой агрессии и вернулся в дом. Только войдя в ванную и увидев себя в зеркале, он подобрел. Заулыбался. Сверкнул глазами. Одобрительно погладил голову. Страстно чмокнул собственные руки, потом, согнувшись, язычком вдохновенно прошелся по коленкам. Облизал со смаком губы. Послал влюбленный поцелуй самому себе. И закрыл в истоме глаза. После чего уже полностью пришел в себя. Вспомнилось, что сегодня выходной, и мысль, вынашиваемая с прошлого дежурства, опять посетила его. Служил господин Помешкин в дорожном ведомстве сторожем на мосту через реку Кан. Каждые третьи сутки он заступал на охрану вверенного поста, у него было вдоволь времени размышлять о мире и о самом себе. Чтобы пища для умствования была богаче, молодой человек использовал пятидесятикратный бинокль, с которым он не расставался. Бинокль предоставлял прекрасную возможность наблюдать за жизнью городка в самых мельчайших подробностях. Григорий Семенович даже научился считывать с губ речь любого, кто оказывался в фокусе его пристального внимания, и потому молодой человек знал о своих согражданах многое, а о некоторых почти все. Несколько полок в небольшой комнатке было заставлено папками, в которых хранились фотографии, а также записи разговоров. Не каждый смог бы разобраться в той сложной методике, по которой Помешкин оценивал события. Что вызывало в нем крайнюю степень уныния, состояние высшего возбуждения или полнейшего безразличия, оставалось тайной.
Григорий Семенович, конечно, отлично знал, что в Кане приступил к исполнению служебных обязанностей новый инспектор рыбнадзора господин Ефимкин. Поэтому решил пристальнее присмотреться к нему в первый же выходной день. «Что занесло на канские берега этого пренеприятного типа?» — ворчал Помешкин.
Повесив на грудь бинокль, он шагнул за порог своей квартирки, взяв курс на смотровую площадку. Проходя мимо вокзала, столкнулся с гражданином явно не местного вида. «Простите, я засмотрелся на жаркий поединок у контейнера бытовых отходов, — сказал тот, растерянно озираясь. — Где тут у вас найти такси? И вообще, у вас занимаются извозом? Я в провинции впервые…» Господин Помешкин ничего не ответил, фыркнул на столичный акцент незнакомца, окинул его презрительным взглядом, отметив, что тот богато, не по-здешнему, одет, и быстро пошел прочь. «Что за чудище прибыло в наш город? — гадал он. — И сумка гадкая, и както страстно прижатый к груди мешочек. Глаза воспаленные, словно больные или в слезах. Надо присмотреть за этим шизоидным субъектом. Кого только не рождает наш безумный мир. Опять какая-нибудь сволочь? Тоже, небось, хапнуть в наши края прибыл… Для чего другого можно приехать в Кан? Правда, сцена для воровства у нас прогнившая, шатается, но еще стоит. Развернуться в один оборот можно, а потом дальше направиться. По Транссибу чахлых городков еще немало, большинство дышат на ладан, но спереть чтонибудь можно. А если этот тип из Москвы сбежал, значит, неудачник. Такие ребята грабят с яркостью! Тащат в несколько рук! У них аппетит голодных псов!»
Раздраженный, он прошел дальше по пыльным, в асфальтных лоскутах, улицам. Дошел до обветшавшего здания, оглядел его и по-приятельски упрекнул: «Кто, кроме меня, проявляет к тебе интерес, дружище? На тебя все смотрят с пренебрежением или безразлично. А я все свое свободное время провожу у тебя в гостях. Цени наши отношения, старик! Дай-ка мне и сегодня взглянуть на этот пакостный мир! К сожалению, я не в состоянии его кардинально изменить, а так хочется это сделать… Вот тебя ни за что не стал бы менять. Ты мил мне в таком затрапезном виде. Отстрой тебя по евростандарту, обнови стены и крышу, много желающих найдется подкупить у тебя квадратные метры. А я потеряю единственного друга. Нет, не в моих это интересах! Так что стой разрушенный и никому не нужный. Прошу прощения, приятель, ты нужен исключительно мне…»
Молодой человек неторопливо взобрался на ветхий чердак трехэтажного полуразрушенного расселенного дома, к которому так трогательно обращался, положил перед собой тетрадь и ручку и с усердием стал вглядываться в бинокль. «У меня сегодня тяжелая, но необычная нагрузка. Необходимо следить сразу за двумя целями. Если поведение чиновника еще поддается прогнозу, то второй — полнейшая загадка. Незнакомец представляется мне подозрительным. Смогу ли я его понять? Углубить и обобщить впечатление о нем, постичь его суть? Впрочем, каждый человек повторяется в другом, типичном. Что-то в горле запершило. Неужели я нервничать стал?» Тут в голове обозначился другой, регулярно возникающий вопросик: «А для чего я за всеми ними наблюдаю, досье на всех коплю? Подробные записи их поступков составляю? Что за напасть такая?.. Наверное, для того, чтобы еще раз доказать самому себе, что вокруг меня полное дерьмо, не стоящее ни малейшего уважения, бессильное перед моим главным убеждением: «Человек, я ненавижу тебя! Я добьюсь обвинительного заключения в твой адрес! Один лишь я в этом мире заслуживаю любовь и уважение». Тут Григорий Семенович привычно взял в правую руку карандаш, а левой стал умело управлять биноклем…
В воскресный день Кан просыпался медленно. Сморщенное облаками солнце застенчиво освещало почти безлюдные улицы. Конец мая одел природу зеленью. На весеннем теплом ветерке березы начинали шептаться, лиственницы набухали иглами, а в придорожной траве вытянулись фиолетовые свечи — распустился люпин, первый цветок Сибири. Буйная лесная поросль, прорезанная сибирскими базальтовыми зубцами, спускалась к заросшему камышами берегу. Просторы реки, уходящие в затянутые дымкой невиданные дали, создавали впечатление бесконечности необычного помешкинского промысла. Линзы бинокля навели Григория Семеновича на дом, в котором проживал господин Ефимкин. Хозяина он не застал и приступил к изучению маршрута, которым должен пользоваться новый инспектор рыбоохраны. Взглянул на служебную лодку, припарковавшуюся в устье Чернушки, речушки, впадающей в Кан. Посудина инспектора стояла в небольшой заводи, прикрытая упругим камышом. Казалось, к небольшому причалу ее можно было подтянуть лишь багром. «Значит, он еще не заступил на свой пост», — рассерженно подумал Григорий Семенович и вновь перевел бинокль на дом Леонида Ивановича. Тут Помешкин случайно заметил на соседнем приусадебном участке помершей недавно бабки Фатеевой лицо того самого молодого человека, с которым нынешним утром столкнулся на привокзальной площади. Незнакомец, обливаясь потом и постоянно теребя нос, старательно перекапывал фатеевский огород. «Что он тут делает, да еще с лопатой? Совершенно неумело ею пользуется, причем явно нервничает… Не клад ли ищет? Бабка Фатя неплохо подрабатывала на скупке и продаже всякой всячины. Постой, у нее же внук был! Жил где-то на Западе, то ли в Брянске, то ли в Калуге… Нет-нет, этот тип на того совсем не похож. Фатеевский внук здоровяк, прямо памятник покорителю Сибири. А этот сморчок какой-то. Да и потеет, словно чемто тяжелым хворает. Заинтересовал меня незнакомец… Любопытно, что он тут затеял? С какими планами прибыл?»
Получше присмотревшись, Помешкин удивился частому дыханию и болезненной бледности приезжего и вынужден был признать: «Внешностью он, пожалуй, похож на меня… Но я без его потливости и бледности. Все равно я вас всех ненавижу!» Опять вспомнился инспектор рыбоохраны, и Григорий Семенович перевел окуляры на предполагаемый маршрут движения Ефимкина. Вторая попытка удалась. Помешкин увидел Леонида Ивановича выходящим из ворот усадьбы участкового. Инспектор выглядел довольным собой и устремленным к какому-то неотложному делу. Григорий Семенович тут же взял Ефимкина на прицел и стал неотрывно сопровождать в движении вдоль сонных улиц Кана. Чтобы испытать сладостное чувство, ему было достаточно на наглядных примерах убедиться в беспредельной человеческой низости. «Я ведь отлично знаю, почему они устраиваются на такие должности, — усмехался он про себя. — Хотят грабить и делить краденое. Чиновничья стезя открывает широкую дорогу к нелегальному бизнесу — обогащайся! И неважно, кто ступит на нее: Ефимкин, Муркин, Пуркин, Гуркин. У всех одна мечта: как можно туже набить карман. Других-то помыслов нет! Да и откуда им быть? Вся страна основательно погрузилась в эту безумную страсть. Лишь один я, Помешкин, остался, кому наплевать на материальное благополучие. На все прелести товарного, имущественного мира. На капитализацию самого себя! На рубли и доллары, на фунты и юани, будь они прокляты во веки веков! Это они главные вредители, уродующие цивилизацию. Но лучше поразмышляю об этом на своем посту в рабочий день. Времени для этого у меня всегда достаточно. А сейчас меня чрезвычайно занимают свежеиспеченные канцы. Заведу на каждого досье. Интересно знать, кто из них
