ничего особенно страшного. Парень уже взрослый, работает… В любом случае ему нужна женщина, а о женитьбе, слава богу, пока речи не идет. Лилька, похоже, тоже увлеклась Павлом. Во всяком случае, она проводила с ним большую часть своего свободного времени. Девчонка любила веселиться. Ночной клуб, дискотека, бар были теми местами, где она чувствовала себя как рыба в воде, как золотая рыбка в переполненном аквариуме. Пила Лилька немного, но вот плясала буквально до упаду. Павел поражался: откуда столько энергии в столь тщедушном тельце?
Почти каждый вечер они проводили в каком-нибудь злачном заведении. Была у девушки еще одна особенность, поначалу удивлявшая Павла. В отличие от его многочисленных знакомых женского пола Лилька никогда не позволяла платить за нее. С первого дня их общения она поставила условие: все расходы на увеселения пополам. Работала Лилька в шикарном бутике в Столешниковом переулке и в средствах особо не нуждалась.
Итак, Павел отправился вкусить чуток ночной жизни, а о только что прочитанных бумагах из замусоленной папки вовсе позабыл. Вернулся он домой поздно и тут же лег спать. И только на другой день, увидев в кабинете Поручика Голицына, вспомнил их. А тот, видимо, только и думал о том, как бы поскорее обменяться мнениями со своим молодым коллегой о старых записках.
– Прочитал? – не успев поздороваться, спросил он.
– Что?.. Бумаги из папки?.. Прочитал, конечно.
– И каково твое мнение?
– То есть?
– Вывод?
– Ну… это… А какой я, собственно, должен сделать вывод?
Поручик Голицын сердито засопел, потом закурил свою вонючую сигарету и взглянул на Павла.
– Я тебе зачем папку дал? Чтобы ты прочел и сообщил свое мнение!
– Простите, Юрий Николаевич, мне не совсем понятно, чего вы от меня ждете. Три человека свели счеты с жизнью…
– Ну, свели, свели… Но как свели! Ведь каждый из них, отправляясь на тот свет, прихватил с собой еще кое-кого. Или ты не понял?
– Как-то невнятно написано. Если только в конце… Может, я и вправду не понял.
– Этот военный, отставной генерал, перед тем как застрелиться, прикончил жену и домработницу. Артистка завела на кухню своих любимых собачонок, зарезала их, а уж потом сунула башку в духовку. Журналист же пристрелил двух своих родственников – племянника и племянницу, гостивших на его даче, соседа по даче, с которым был не разлей вода, и в придачу совершенно незнакомого ему старичка, на свою голову сунувшегося посмотреть, кто стреляет. А уж потом зарядом картечи разнес свою бедовую голову.
– Там про это ничего нет, – твердо произнес Павел.
– Нет!.. Конечно, нет! Я все в голове держал. Особенно Рогнеда-Дуська расстаралась. Две у нее болонки были, в коих она души не чаяла. Так она сначала их сечкой для засолки капусты порубила… Можешь себе представить. Вся кухня кровищей залита.
– Ужас, конечно… Ну и что?..
– А то, что все три случая связаны между собой.
– Чем, интересно? Поступки людей, находящихся в состоянии аффекта, не поддаются логике. Вот это самоубийство, – Павел ткнул пальцем в лежащий перед ним свежий номер со своей заметкой, – оно из того же разряда. Зачем этот дядька прикончил свою жену, а потом перерезал себе горло?
– Так я тебе об этом же и толкую! – всплеснул руками Поручик Голицын. – Все эти случаи отнюдь не спонтанны, они заранее подготовлены и срежиссированы.
– Кем срежиссированы?
– Кому это нужно.
– Опять за рыбу деньги… Кому нужно-то?! Отставной вояка, престарелая актерка и журналюга, скорее всего неудачник, поскольку вместо Парижа и Лондона был сослан на «Иновещание». Возможно, в моем случае еще можно проследить некую заинтересованную сторону. Несчастный был бизнесменом, а у подобной публики всегда найдутся враги. А эти-то кому мешали?
Поручик Голицын в ярости сорвался со стула и подскочил к Павлу. Тому даже показалось, что его собираются бить.
– Ничего ты не понимаешь! – воскликнул он.
– Так объясните… И успокойтесь, пожалуйста.
Старый газетный волк вновь опустился на свое место, не стесняясь, достал из стола бутылку и стакан, а также плавленый сырок. Видимо, данная закуска будила в нем некие ностальгические воспоминания, поскольку из левого глаза Поручика Голицына скатилась одинокая слеза и он горько, со сдержанным стоном, вздохнул. Однако, выпив сто грамм и закусив доперестроечным продуктом, ушлый репортер мгновенно повеселел. Ярость его улетучилась, уступив место благодушию.
– Ты, братец, сер… – заявил он снисходительно.
Павел посмотрел на Поручика Голицына с жалостью, смешанной с пренебрежением, но промолчал.
– В жизни каждого человека есть такие моменты, – продолжал вещать Поручик, – которые он хотел бы забыть. И порой забывал. А вот другие помнили… Прекрасно, знаешь ли, помнили. Я в те времена был довольно шустрым малым. Водку не пил вообще. И вот решил я написать про этих самых… Впрочем, я это тебе уже рассказывал. Так вот. Решил я провести собственное, так сказать, расследование. Фактуры много насобирал, а как ее объединить, не знал. Ну и начал копать. Возьмем хоть этого отставника. Ведь многим насолил. В сорок седьмом году настрочил донос на одного сослуживца. В ту пору этот Казанцев пребывал в Группе советских войск в Германии. Так вот, этот несчастный полковник, которого он утопил, мешал его продвижению по службе. Заслонял, так сказать, светлый путь. Этот урод накатал телегу: мол, такой-то встречается с немкой, ходит с ней в гаштеты, переодеваясь в штатское, ездит в Западную зону… Как говорится, «факты, изложенные в письме, частично подтвердились». Полковника, понятное дело, за ж… и в Союз. А уж там разжаловали. Он не выдержал позора, приставил ствол к виску, ну и… Я не утверждаю, что родственники или друзья того бедолаги решили отомстить. Но этот факт просто иллюстрирует сущность нашего героя.
А эта актрисулька и того хлеще. Если помнишь, ее укатали в лагеря по 154-й статье. Часть вторая, между прочим, – «Спекуляция в особо крупных размерах». Она входила в группу крупных московских валютчиков. Была, правда, на подхвате, но всех знала. И после ареста немедленно их заложила. За это ей дали всего пятерку… Да и статья у нее была другая, те шли по расстрельной – экономическая диверсия против государства. В лагере она стучала на своих товарок, не раз бывала бита, но выжила. Вернулась из заключения – ни кола ни двора. Жить где-то надо. В театральных кругах ее позабыли, а кто и помнил, дел с ней иметь не желал. В общем, она втерлась в доверие к одной весьма заслуженной и почтенной даме, тоже из актрис. По обыкновению, изобразила страдалицу: мол, села по облыжному доносу, ни в чем не виновата, людская злоба и зависть пределов не знают. Словом, прикинулась жертвой чуть ли не политических репрессий. Заслуженная дама ее сдуру прописала на свою площадь, благо жила одиноко, и ей, как она выражалась, «нужна компаньонка». А дальше как в сказке: «Была у зайчика избушка лубяная, стала ледяная». «Компаньонка» скоренько сжила со света свою благодетельницу и завладела не только ее квартирой, но и имуществом, включавшим кое-какие драгоценности, а также сбережениями… Так-то вот, друг мой Пашеко. – Поручик Голицын вновь горько вздохнул, налил себе полстакана. – Царство небесное той несчастной! Голодом ведь сучка Рогнеда ее уморила, истинную правду говорю. Из квартиры не выпускала, а кормить не кормила. Думаешь, не бывает ныне такого? Еще как бывает!
– А журналист этот… международник, в каких грехах уличен? – со скрытой иронией поинтересовался Павел.
– Какой международник?.. Ах да, Стекольщиков. Честно говоря, с ним я толком не разобрался. Он все с бабами путался. С женой по этой причине разошелся… Видать, поэтому его из загранки турнули. Моральный разложенец. С другой стороны, данная публика в те времена обязательно работала на какую-нибудь контору. КГБ там или ГРУ. Может, проштрафился… Словом, о нем ничего толком я не узнал.
– Ну, хорошо. Допустим, каждый из троицы был законченным мерзавцем. И что из этого следует?
– А то, – веско ответствовал Поручик Голицын, – что не самоубийства это были, а убийства.
