Возле дома Картошкиных, как всегда, толпился народ. Огурчиков и Вася вышли из машины. Вася бесцеремонно растолкал толпу, и Степан Капитонович приблизился к калитке. Чудотворца он увидел сразу. Тот сидел на скамейке возле крыльца и строгал перочинным ножом какую-то палку. Тут же присутствовали и почти все вышеперечисленные. Не было только Толика, зато имелся майор. Соратники джинсового Шурика, судя по их виду, предавались безделью, совершенно не обращая внимания на таращившихся на них людей. Кто-то курил, кто-то ковырял в носу… Даша Плацекина расстелила чуть поодаль старое одеяло и загорала на нем, а сам Плацекин кормил голубей. Все вокруг дышало негой и покоем.
– Здорово, Михаил Кузьмич! – не отворяя калитки, крикнул Огурец Плацекину.
Тот оторвал взор от копошащихся под ногами птиц и взглянул на вновь прибывшего.
– Пташками забавляешься, – продолжил Огурец. – А почему не на службе?
Плацекин промолчал, однако птиц кормить перестал и взглянул на предводителя. Шурик, не обращая на Огурца никакого внимания, продолжал строгать деревяшку.
– Чего молчишь? – продолжил допрос Огурец. – Что ты вообще тут делаешь?!
Плацекин пожал плечами.
– Ты тут дурачка не изображай! – разозлился Огурец. – Тебе что было приказано? Разогнать эту шатию! А ты?!
– А я не разогнал, – наконец отозвался майор. – И не собираюсь.
– Так! Ясненько! Значит, записался в их ряды?
– Ага.
– Ну, молодец! А не думаешь ли ты, что это грубейшее нарушение должностной дисциплины?..
Плацекин вновь безразлично пожал плечами.
– …И далее последует твое увольнение и отдача под суд!
– Да ради Бога… – ничуть не испугался майор. Он резко взмахнул рукой, и испугавшиеся голуби с шумом и треском взвились в воздух.
– Вот ты как! – зловеще проговорил Огурец.
– Почему во двор не заходите? – неожиданно спросил Шурик, оторвавшись от своего занятия.
Огурец смерил уничтожающим взглядом джинсового предводителя, но послушался и отворил калитку. Следом вошел и Вася.
– Вы, собственно, кто? – спросил Шурик.
– Я?! – Огурец, изумленный, что его личность кому-то в городе не известна, на мгновение потерял дар речи.
– Это – городская власть, – обозначил статус Огурца шофер Вася.
– Власть… Понятно. А кто, позвольте спросить, уполномочивал вас властвовать?
Огурец в брезгливом изумлении рассматривал придурка, словно видел перед собой невиданное ранее отвратительное насекомое.
– Народ, – наконец процедил он сквозь зубы.
– Ах, народ. Хорошо. Тогда давайте спросим у народа: доволен ли он вашим правлением? А, люди?.. – джинсовый малый обратился к тем, кто стоял за забором. – Скажите мне, нравится ли вам правление этого господина? Не стесняйтесь. Высказывайтесь.
– Нет… – раздались жидкие возгласы.
– Ну, смелее!
– Не нравится нам он, – неожиданно выскочила вперед немолодая женщина с загорелой, обветренной физиономией, – потому как прохиндей!
Огурец оглянулся и всмотрелся в возмутительницу спокойствия, пытаясь зафиксировать в памяти ее лицо для дальнейших репрессивных действий.
– Да, прохиндей! – еще раз со смаком повторила женщина. – И я могу это доказать.
– Ну-ну? – криво улыбнулся Огурец, уже жалея, что приехал сюда.
– Кто прибрал к рукам молокозавод? Не ты ли?
– Почему вы мне тычете?! – попытался поставить на место зарвавшуюся гражданку Степан Капитонович, но ту уже понесло.
– Украл! – воскликнула загорелая. – Двести человек там работает, а захапал один. И ведь никакого отношения к заводу не имел. Людям ничего не сказал, согласия их не спросил, оформил на себя, и дело с концом.
– Не только молочный! – закричали сзади. – А мельница? Тоже ведь его!
– Ну, ладно, захапал… Так хоть зарплату бы платил. Ведь заработки стали вполовину против советских времен. Полторы-две тысячи в среднем. Зато какую домину в Боровом отгрохал. На берегу озера заповедного! Три этажа…
– Четыре! – закричали сзади.
– Пускай четыре! Катер, яхта… Мореплаватель какой выискался!
Огурец, справедливо полагая, что обличение только начинается, решил от греха удалиться. Но не получилось. Калитку наглухо загораживал Вася.
– Пусти, – потребовал Огурец. Вася как-то кособоко подался в сторону, но, сколько Огурец ни дергал, калитка не открывалась.
– Про себя-то они не забывают! – продолжала надрываться женщина. – А до народа им и дела нет! Где обещанная газификация Куркулевки?! Где ремонт бани, которая вот-вот рухнет?! Где, в конце концов, капитальная уборка улиц?! Ведь во что город превратили?! В хлеву – и то чище!
– На работу на «Волге» ездит, а в доме три машины иностранные… – кричали сзади. – Лошадей кровных завел!.. Дочка в Англии учится! У сынка квартира в Москве!.. Да не квартира, а целый дом! А в магазине его всякой тухлятиной торгуют…
Тут джинсовый Шурик поднялся со скамьи и поднял правую руку, призывая к молчанию. В левой он продолжал держать остро заточенную палку.
– Итак, – сказал он, – народу вы, Степан Капитонович, явно не нравитесь.
Огурец скорчил пренебрежительную гримасу, но промолчал. Он даже не удивился, откуда этот тип знает его имя-отчество.
– И знаете, что я вам скажу, – заявил Шурик, обращаясь к толпе. – Это самый Огурчиков вовсе и не человек.
Повисла напряженная пауза. Народ ждал продолжения.
– А кто же он? – наконец не выдержала загорелая гражданка.
– Оборотень!
Слушатели от удивления разинули рты.
– Именно оборотень!
– Чего ты такое несешь?! – презрительно произнес Огурец.
– Таких нынче много, – не обращая внимания на его реплику, продолжил Шурик. – Теперь настало их время. Дали волю.
– Кто дал? – шепотом спросила загорелая гражданка.
Шурик неопределенно покрутил в воздухе указательным пальцем.
– Известно кто, – сказал он, однако не называя сущность, позволившую распоясаться оборотням. – Раньше подобная нечисть гнездилась по темным углам, высовывалась только по ночам, а как петух прокукарекает, назад, в нору. А теперь вот они. Все на виду. И кровь сосут. Из народа сосут, между прочим. И сами себя людьми считают, потому что забыли свою природную суть, а инстинкты остались.
Толпа глухо загудела.
– С подобными существами можно бороться лишь радикальными способами. Как в древности боролись.
– Я знаю этот способ! – вдруг завопил Вася.
Он вырвал из рук джинсового малого кол и что есть силы вонзил его в грудь Огурца.
Толпа ахнула.
Ахнул и Огурец. Глаза его выкатились из орбит, ноги подкосились, а белоснежная рубашка под строгим темно-синим пиджаком окрасилась кровью. Прежде чем упасть на землю, он издал нечеловеческий рев. Именно такой рык, возможно, издают умирающие львы.
