Он закончил есть и посмотрел на нее.
— Как леди вроде вас оказалась здесь?
Ее согрел его интерес.
— У меня умер отец. Он был директором школы в Бостоне, а я учительницей, но когда он умер…
Она на мгновение замолчала, но в его глазах была заинтересованность, и она продолжила:
— Новый директор посчитал неприличным для незамужней женщины жить одной, и меня уволили.
— И?
— Мне всегда нравилось читать про запад, и мне попалось объявление в газете.
— Так что вы решили перебраться на Дикий Запад, — сухо сказал он. — К солдатам, и индейцам, и наемникам.
— И фермерам, и ранчерам, и хозяевам лавок, — добавила она, не спуская с него глаз, пытаясь понять, откуда берется цинизм в его грубом голосе.
— Почему вы не вернетесь туда, где ваше место?
— И где же это?
— Не здесь, — резко сказал он.
Уиллоу взорвалась:
— Мне надоело, что всякий и каждый мне это говорит.
— Они правы.
— Нет, не правы, — сказала она. Глаза его снова заблестели.
— Вы самая упрямая женщина из тех, что я видел.
— Мне и это говорили, — огрызнулась она.
— И у вас не было неприятностей? Не считая этих, — быстро поправился он.
— Частенько. — Она вдруг широка улыбнулась. — Но всегда что-то подворачивается, чтобы выйти из положения. Вроде вас.
— Чтобы выкрутиться из этой, меня будет маловато.
— У меня есть Брэди.
Он чуть не подавился.
— И Салливэн.
— Костоправ, — издевательски сказал он.
— И Чэд, — беззаботно продолжала она, зная, что это его раздражает. Наконец он с ней разговаривал, хотя по его лицу было видно, что он считает ее буйно помешанной.
Но он только тряхнул головой и отвернулся.
— Мне пора браться за дело, чтобы Ньютону было что сжечь, — иронически сказал он.
— Вы не думаете…
— Леди, он предложил мне это сделать. Сказал, если я не подожгу, подожжет кто-нибудь другой.
Почему-то она никогда не думала, что Алекс может так далеко зайти. Пытаться напугать ее — это другое дело, но применить силу?
— Поэтому вы здесь?
Он снова повернулся к ней. Его глаза были беспокойными, но она не могла понять их выражение. Она не знала, отражали они гнев, раздражение, или какое-то другое чувство.
Но сама напряженность его взгляда воспламенила то притяжение, которое всегда существовало. Она чувствовала себя громоотводом, принимая и поглощая потоки энергии, волнами накатывающей между ними, центром ярко блистающих вспышек, от которых покалывало каждую жилку, так что она удивилась, что все еще держится на ногах. Он сделал шаг к ней и она к нему, не владея собой, подобно двум влекомым непреодолимой силой магнитам.
Уиллоу видела его склоненное лицо, почувствовала тепло его близости и закрыла глаза, чтобы полнее воспринять все нежные, певучие ощущения, переполнявшие ее тело. Его губы на кратчайший момент тронули ее, и когда они отпрянули, у нее было ощущение потери, но потом она почувствовала шепот его дыхания на своих волосах, на глазах, и его руку, поглаживающую ей шею с нежностью обладания.
Без предупреждения нежность сменилась требовательностью, его рука крепче прижалась к ней и губы еще раз накрыли ее губы. Она почувствовала жаждущую ненасытность его рта и откликнулась на нее с тем же самозабвением. Почти немедленно его поцелуй стал тверже и в нем ощущалась скрытая ярость, пугающая — но не испугавшая ее. Наоборот, все чувства в ней, казалось, вырвались из-под контроля, от каждого его испытующего касания закручиваясь вихрем, подобно детскому волчку.
Поглаживая его шею и утопив руку в его густых волосах, она ощутила себя распутницей — чем-то таким, чего даже вообразить не могла, не считала возможным. Ничто, кроме него, не имело значения, ничто, кроме нежной ярости его рта, сдерживаемой силы его рук, ничто было не важно, кроме продолжавшегося странствия в мир чувств, ощущений и переживаний, о существовании которого она и не подозревала.
Он захватил рукой косу, и ее голова откинулась, и он чуть приоткрыл рот, так что она почувствовала его вкус. Она никогда не испытывала ничего столь интимного, как этот обмен с другим самим своим существом, и вся воспламенилась, когда его язык нерешительно проник в ее рот, осторожно ощупывая, посылая сквозь нее жаркие волны. Она не могла бы найти других слов описать это ощущение, да и не собиралась искать их. Ей хотелось только продолжать его испытывать.
Его язык проник глубже и встретился с ее собственным, вначале повторяющим, но затем придумавшим свои положения, старавшимся полнее ощутить этого неуловимого человека, который был способен вызвать у нее такие чувства каких не сумел никто другой.
Она услышала тихое ворчание, перешедшее в стон, когда его рука перешла с ее шеи на спину, как будто желая заявить на нее как можно больше прав, и, хотя какая-то ее часть взывала к осторожности, она наслаждалась этим жадным поиском. И осторожность была заглушена необходимостью чувствовать, узнавать новое, давать и брать.
Любить.
Наемник. Человек, не ценивший чужую жизнь. Одиночка, бредущий от одной схватки к другой.
Но это была именно любовь. Она была яростной и уверенной в себе, и всегда правой, и пугала ее больше всего другого в ее жизни.
Понимание этого так поразило ее, что ее губы внезапно напряглись, и она отшатнулась. Он сразу отодвинулся, держа ее руки в своих, глядя на нее мерцающими подобно драгоценным камням в солнечном свете глазами.
— Черт возьми, леди, — хрипло произнес он.
Он выглядел совершенно ошеломленным. Она знала, что и она так выглядит. Ни один не мог шевельнуться, и они изучали и запоминали друг друга, как будто это могло оказаться последней возможностью.
Оба одновременно услышали тяжелые шаги, и то, что она уловила в глазах Джесса, исчезло при появлении Брэди, переводившего взгляд с одного на другого.
Уиллоу продолжала смотреть на Джесса.
— Вы поужинаете с нами вечером?
Лобо, боровшийся с терзавшими его демонами, готов был согласиться на что угодно, лишь бы справиться с неодолимым желанием, заставившим его забыть большинство своих правил.
Он кивнул и вернулся к незаконченному стойлу.
И Уиллоу, позволив себе редкое ощущение триумфа, ушла готовить ужин, который он не сумел бы забыть.
Глава 15
Как и обещал, Лобо явился к ужину. Он снова и снова решал, стоит ли это делать, и все сильнее чувствовал себя волком, которого заманивают в капкан. Но он уже согласился.
Через несколько дней он уедет, и эти дни сотрутся из их памяти. Он займется тем, что ему лучше всего удавалось. И он знал, что это исключает возможность иметь семью.
Но он переоделся в чистую рубашку, умылся и побрился, чувствуя себя почти так же глупо, как какой- нибудь молокосос при своем первом загоне скота.
Когда он прибыл, все уже сидели за столом. Они все посмотрели на него с беспокойным ожиданием. Это ожидание подействовало на него и хорошо, и плохо. Он испытал редкое ощущение тепла, прилив
