Новохатов пошел провожать Нину. Город угомонился и спал, замороженная, пустынная улица глазела редкими огнями фонарей. Нина взяла его под руку.
— Ты так и не рассказал, что хотел?
— Нечего рассказывать. Я лучше тебе завтра позвоню. Можно?
— Конечно, звони. А ты правду говорил про Арнольда, что он сидел?
— Шутил. Глупо, разумеется. Извини! Ты чудесная девушка, Нина. Я тебе очень благодарен.
Нина сжала его локоть:
— Не говори так, не надо.
— Почему?
Она не ответила. Вскоре они дошли до ее дома и здесь постояли минутку. Мороз был градусов тридцать. Новохатов прикинул, что до открытия паспортного стола осталось около девяти часов. Он подумал, что Кира, наверное, уже спит. Она привыкла засыпать в одиннадцать. Но, может быть, теперь у нее другой распорядок. Где она? Возможно, в одном из этих двенадцатиэтажных домов. Кира и не подозревает, как он подкрадывается к ней. Он подкрадывается к своей жене. Это же фантастика, мираж! Несколько дней назад и в страшном сне не могло присниться. Крепкого пинка поддала ему жизнь, спасибо.
— Замерз, Гриша? Иди домой!
— Да, спокойной ночи! — Он протянул руки и привлек ее к себе. Он поцеловал ее в ледяную щеку и в синие губы и отпустил. Нина отстранилась не сразу, он успел ощутить тепло и податливость ее тела. Он даже не спросил, с кем она живет. Если она рассчитывала, что он будет действовать энергичнее, то очень ошиблась.
Когда Новохатов вернулся, в номере был один дед Николаевич. Он спал на спине, сложив руки поверх одеяла и задрав нежную бородку к потолку. Стол был прибран. Новохатов разделся и лег. Полежал немного, потом встал, попил воды и покурил. Уже начинала похмельно гудеть голова, зато на душе было тихо и спокойно. Часа через два объявился заготовитель Арнольд. Не зажигая света, он бродил по комнате, чертыхался, что-то искал.
— Да ты зажги свет, — сказал Новохатов. — Я не сплю.
— Не спишь?
— Нет.
Щелкнул выключатель. Новохатов взглянул и ахнул. Арнольда трудно было узнать. По его недавно счастливой морде словно проехали катком. Он был исцарапан, а левую скулу вспучил огромный свежий кровоподтек.
— Что пялишься? Красивый?
— Таисья боксером оказалась?
Арнольд нашел бутылку за тумбочкой, там еще булькало. Он сходил в ванную за стаканом.
— Примешь?
— С какой стати?
— Эй, дед, проснись!
— Оставь деда! — зло сказал Новохатов.
Дед, однако, открыл глаза и быстро, послушно, будто и не спал, а дожидался сигнала, сел на кровати. Новое обличье заготовителя его не особенно удивило.
— И ведь все к тому шло, милый. Не советовал я тебе идти, помнишь?
— Заткнись, старый. Не твоего ума дело. Давай стакан!
Николаевич достал стакан из своей тумбочки. Арнольд плеснул ему каплю на донышко, себе налил побольше, тут же и выпил, запил водой из графина, фыркнул, отдышался. Потом, уморенный, скинул пиджак, расстегнул рубаху до пупа, засветился страдальческой улыбкой.
— Вот оно как бывает, москвич! Хочешь радости, а получаешь гадости. Ну ничего. Я его в другой раз подловлю. За нами должок не задержится.
— Да ты расскажи, расскажи, полегчает, — посоветовал дед.
— Тайка стервой оказалась!
— Чего так?
— Идем к ней — все чин чином. Она хохочет, на мне виснет, понятно, баба испеклась. Ты слушай, москвич, тебе тоже полезно для будущего... Полгорода испахали, наконец пришли. Мать честная, слева овраг, а вдоль улочки хатки обыкновенные, деревенские. Ну, думаю, помыться толком негде будет. И тут Таська мне говорит: до свиданья, мол, дорогой, спасибо, что проводил. Я подумал — заводит. Я же не мальчик, чувствую, на мази дело. Хохочет, как с цепи сорвалась. Я ее, обычным макаром, тискаю, поглаживаю. А ведь мороз. Хмель-то вышел. Ладно, говорю, пойдем в дом скорее. Тут она вроде совсем в дурь впала. «Какой, — вопит, — дом, Арнольдушка ты мой желанный! В доме у меня муж и сыночек малый!» Я не поверил, конечно. Если, допустим, действительно муж, то так себя не ведут. Верно, москвич?
— По-всякому бывает, — откликнулся Новохатов.
— А я тебя упреждал, упреждал!
— Ладно. Беру я ее в охапку и тащу к крыльцу. Ну, вроде балуемся. И главное, ей-то, вижу, нравится. Заливается на весь околоток. Но все же что-то не так, чувствую. Уж больно шибко упирается и громко гогочет. Только я начал прикидывать, нет ли там и впрямь кого, распахивается дверь и вылетает детина в майке. Огромный детина, дед. Как экскаватор. А в руке у него колун. Я, естественно, обомлел, а он мне тем временем без разговору и саданул по скуле обухом. Да пока я мордой во льду ковырялся, еще успел сапогом по спине приварить. Спина-то еле гнется теперь. Таська на нем повисла, уж ей, гадине, не до смеху. «Спасайся! — орет. — Беги, мой желанный!» Я и побег. Направление, правда, не сообразил сгоряча — в овраг ухнул. Уж как оттуда выбрался — бог пожалел. Такой вот случай, а?! Ты умный, москвич, скажи — за что? За что я невинно пострадал? И ведь что характерно — он же меня мог до смерти зашибить. Колуном- то!
— Они бы тебя, милый, в овраге том скорее всего и зарыли, — глубокомысленно заметил дед Николаевич, зорко приглядываясь к остаткам в бутылке.
Осоловелый взгляд заготовителя полыхнул грозным огнем.
— Можно после такого случая бабам верить? Гриша, скажи честно, ты баб уважаешь?
— Ложись, Арнольд, утро вечера мудренее.
— Куда я утром с такой рожей? Нет, ты ответь насчет баб. А вот я тебе скажу — презираю всю их породу коварную. Моя бы воля — за ноги к двум соснам привязал и — дрык! Ничего, кроме подлости, в них нету.
— То-то ты так к ним тянишьси, — сказал Николаевич.
— Молчи, дед! Ты здесь понятия не имеешь. В ваше время лучше было. Баба у мужика — во где была. А чуть чего, он ее — во куда! — Заготовитель сначала сжал кулак, а потом сунул его под стол. — И главное, слушай, москвич, — с лютой печалью вспомнил Арнольд, — она же вся извивалась, как намыленная, вся аж потом пошла. Я же видел, спеклась.
— Спеклась, да не обгорела, милок! — вякнул некстати дед. Заготовитель уставился на него мутным взором. Долго смотрел, как будто не узнавал. Потом, ни слова больше не говоря, разделся, погасил свет и завалился на кровать. Жалобно скрипнули пружины под его тучным телом.
— Спишь, москвич?
— Сплю.
— Веришь ли, баб я на своем веку перевидал тыщи. Все вроде про них мне известно. И вот на тебе. Ведь она мне в душу плюнула, в самую середку. За что?! Я ее не неволил, добром шел, с лаской. За что?!
Вскоре Арнольд захрапел.
Новохатов поджидал Иванцову на улице. Она появилась около десяти часов. Сразу его узнала, замешкалась.
— Уже здесь? Так я же еще не звонила. Ну, хорошо, пойдемте.
Он смотрел, как она вешала в шкаф пальто, поправляла прическу, и все в нем ныло от нетерпения.
— Как вам понравился наш город?
— Чудесный город. Чем-то напоминает Одессу.
