— Я сам отдам.
— А почему тебе так не терпелось увидеть меня?
— Нашел нового ценителя твоих редкостных талантов.
— Неужто? Кто же это?
— Некто Эдвард Синклер.
Руфус нехорошо ухмыльнулся.
— Так его интересуют мои самые необычные навыки?
— Хм… Я только слышал, Синклеру нужны наемники.
— И мне, как лучшему из них, следует ему понравиться?
— Мне будет не хватать твоей скромности.
— И моей верной руки.
Хирам громко кашлянул.
— Когда мне отправляться?
— Сейчас, — отвечал Патрик. — Пока тебя не было, кто-то устроил набег на земли Ганнов.
— Да, Хирам мне говорил.
— Я хочу, чтобы ты выяснил, не причастен ли к этому Синклер. Я подозреваю его в первую очередь. И послушай, не говорят ли чего о человеке по имени Быстрый Гарри. Он пошел следом за разбойниками, и с тех пор никто его не видел.
— А когда я раскрою коварный заговор? — с показным смирением спросил Руфус.
Патрик улыбнулся.
— У границы с землями Синклера есть лесок, Хирам покажет тебе. Выберем место. Там я или он будем ждать тебя каждый понедельник и четверг в полдень. Если что-нибудь узнаешь — хоть что-нибудь, — приходи или оставь записку.
Руфус кивнул и собрался идти.
— Руфус…
Тот обернулся, вопросительно поднял черные брови.
— Постарайся остаться в живых.
— Постараюсь, — кивнул Руфус. — Теперь мне есть зачем жить до самой старости.
* * *
Эти слова еще звучали в ушах Патрика, когда он поднимался наверх, в комнату для гостей. Ему тоже было ради чего жить, вернее, ради кого. Если только она еще захочет говорить с ним…
Вот и комната Марсали. Дверь была приоткрыта, из-за нее доносились голоса и тихий смех. У Патрика точно гора с плеч свалилась: никакой беды не стряслось. Он постучал в полуоткрытую дверь и, не дожидаясь приглашения, зашел и остановился на пороге.
Марсали и его сестра, веселые и румяные, сидели рядышком на кровати и играли с ласками. Слава богу, сонное зелье никак не повредило Марсали: она выглядела хорошо, просто чудесно, и темно-синяя туника удивительно шла к ее глазам. Но что действительно удивило Патрика, так это поведение сестры. Хотя смех ее смолк тут же, едва она увидела брата, глаза Элизабет искрились, а щеки рдели, как лепестки шиповника; обычно неприметная, почти дурнушка, сейчас она казалась прямо красавицей.
Тут один из зверьков заметил Патрика и оскалил зубы. Патрик искренне огорчился. Элизабет ласки доверяли, позволяли гладить себя, а на него злились. Он поднял голову и встретил испытующий, вопросительный взгляд широко открытых синих глаз Марсали.
Воцарилась звенящая, напряженная тишина. Наконец Элизабет пролепетала: «Я пойду», отдала Марсали ласочку, которую держала на руках, вскочила с кровати и бочком проскользнула в дверь.
Зверек на коленях у Марсали угрожающе выгнул спинку, готовый защищать хозяйку изо всех своих силенок.
— Ты можешь объяснить ему… или ей… что я не причиню тебе зла? — спросил Патрик.
— Боишься? — приподняла брови Марсали.
— Боюсь.
На ее губах мелькнула улыбка — мелькнула и тут же пропала.
— Твой отец сказал, ты ездил в Эберни воровать коров.
— Забирать назад то, что принадлежит тебе, — не воровство, — мягко возразил Патрик.
— Кто-нибудь…
— Нет, — тихо сказал он. — Никто не пострадал.
Девушка вздохнула с видимым облегчением. Патрик сделал несколько шагов к кровати.
— А ты? Как ты тут?
Она не ответила, но по огню, полыхавшему в ее глазах, он понял, что не все благополучно.
— Отец? Что он сделал?
— Не более того, что я могла ожидать от Сазерленда, — резко ответила Марсали.
— Настолько плохо? — поддразнил он, силясь улыбнуться.
— Тебе-то что? Я всего-навсего твоя пленница.
— Марсали… — Он шагнул к кровати, но зверьки оскалились и сердито заверещали. Тихо чертыхнувшись, Патрик замер на месте.
Марсали сухо усмехнулась:
— Они похожи на твоего отца.
— Ему бы вряд ли польстило такое сравнение, — ответил Патрик, радуясь, что невзгоды не сломили девушку.
Она взяла беспокойных, извивающихся ласок на руки, что-то шепнула им и посадила в корзинку, которую, видимо, принесла Элизабет. Затем выпрямилась и молча взглянула на него синими, как озеро, подернутое льдом, глазами.
— Что тебе нужно?
Патрик достал из-за пояса кусок пергамента, что передал ему Руфус.
— Это от твоей сестры.
Не говоря ни слова, Марсали взяла пергамент, стиснула его так, что пальцы побелели, словно боялась, что Патрик отберет его назад.
— Марсали?
Ему так отчаянно, до боли хотелось коснуться ее руки…
Она отпрянула.
— С тех пор как я вернулся домой, — серьезно промолвил он, — я еще не слышал, чтобы моя сестра смеялась. Спасибо тебе.
И вдруг заметил, как в уголке ее глаз блеснули слезы: точно растаял лед. Теперь глаза Марсали наполнились тоской и болью.
— Милая…
В один миг преодолев разделявшую их пропасть, он взял ее за тоненькое запястье, притянул к себе, заключил в объятия хрупкое, напряженно-неподатливое тело, вытер слезу, уже катившуюся по ее щеке.
— Не плачь, — шепнул он, — все будет хорошо.
И знал, что так будет, пусть даже ценой его жизни.
Она хотела заговорить, но так ничего и не сказала. Снова стали непроницаемыми глаза, какая-то пелена заволокла их, пряча ее душу, скрывая ее от него. И нельзя было снова попросить о доверии, хотя, господи боже, как хотелось ему попросить. Как нужны ему были ее вера, ее любовь. Но он понимал, почему лишен их.
Его рука бессильно упала, и Марсали немедленно отступила прочь.
— Я пойду, чтобы не мешать тебе читать письмо, — вздохнул он, собираясь уходить. Но ее слова остановили его:
— У тебя такой усталый вид…
Так ей не все равно? Не совсем все равно?
— Долгая была ночь, — ответил Патрик.
— И для Гэвина тоже?
