суицидальными наклонностями.
Под занавес сошел с ума альтиметр, и когда я, взмокший и чудом не поседевший, ухитрился-таки довольно жестко шлепнуться на полосу, едва не погнув стойки шасси, мысленно моя душа уже пребывала рядом с Ленкой.
– Ты что? - подбежавший первым Петрович откинул фонарь, до пояса перевалился в кабину. Он был бледен, как полотно. - Перенервничал?
Дрожащими руками я стянул шлем.
– Не знаю... Фигня какая-то... Не могу справиться с машиной...
– Юрка! Живой? - встрепанная Янка показалась с другой стороны.
– Вроде бы... - пробормотал я. - Я совсем седой, а?
– Вылезай, - Петрович выдернул меня из кресла. - Гена, отгони машину с полосы.
– Но...
– Все, хватит. Я снимаю команду с зачета.
– Нет! - дружно вырвалось у нас с Янкой.
– Да, - сказал Петрович сухо. - На этот раз я согласен с Гарковеном. Мы не имеем права больше рисковать. Не хватало нам еще одного трупа в этом сезоне!
Разбитый и опустошенный, я вывалился из кабины и зашагал к палаткам, забыв отметиться в полетном журнале.
Море без всплеска глотало мелкую гальку. Я в который раз зачерпнул полную ладонь гладко облизанных водой камешков, один за другим отправил в волны.
Солнце падало за горизонт, где-то в лагере орал магнитофон - чехи обскакали-таки нас в таблице, и теперь шумно отмечали событие. На душе было погано.
Я услышал приближающиеся шаги, и увидел бредущий ко мне вдоль берега силуэт.
– Юра... - Ева подошла, опустилась рядом на корточки.
– Со мной все в порядке, - сказал я.
Некоторое время мы молча смотрели, как тонет солнце.
– Ты просто перенервничал, Юра, - сказала наконец она. - Такое бывает, я знаю.
– Странно, - меня захлестнула волна аппатии. - По-моему, я никогда еще не чувствовал такого подъема, как этим утром.
– Это был стресс. Ответственность, перевозбуждение - вот тебя и шарахнуло. Бывает.
– Вот и Славка сказал - бывает. И Петрович. И все наши... Только вот альтиметр на полосе показывал десятиметровую отметку.
– Гена перебрал машину. Все системы в порядке.
– Значит, у меня завелись галлюцинации. Это такие вредные зверьки, вроде гремлинов, только в голове.
– Гремлинов?
– Да. Знаешь, такие злобные маленькие твари, паразитируют в механизмах. На них американские летчики во вторую мировую списывали все неполадки.
Она задумалась.
– Очень удобно. А зачем гремлины портят машины?
– А черт их знает. Может, у луддитов заразились. Или питаются металлом.
– И сначала они перегрызли шланг у Ленки, а потом свели с ума твой альтиметр.
Мне вдруг сало стыдно. Я почти ненавидел себя.
– Брось, Ева. Просто я перенервничал, у меня навязчивые галлюцинации и жуткий треммор. Во! - я протянул руку. Пальцы не дрожали.
Я поднялся, и шагнул к откосу.
– Не знаю, - задумчиво проговорила Ева мне вслед. - Я уверена только в одном: шланг у Лены был совсем новый.
Когда я подходил к лагерю, уже почти стемнело. Отбой давно прозвучал, но меня режим больше не касался - послезавтра мы уезжаем. Даже Наумов не возражал, когда Петрович заявил о снятии команды с соревнований. Я подумал, что из Федерации мы, наверное, все же не вылетим, но на ближайшие два сезона точно засядем в хвосте таблицы.
От куполов долетело жужжание мотора, по полю скользнул рассеянный свет фар, и через несколько секунд я увидел вдалеке джип Гарковена, разворачивающийся к морю. Вскоре шум мотора заглушили надрывные вопли цикад, а ночная влага прибила поднятую колесами степную пыль. Становилось прохладно, и я прибавил шагу. Вдруг страшно захотелось спать.
– Юран.
Из тени палатки вынырнула широкоплечая фигура.
– Добрый вечер, пан Тадеуш.
– По тебе не скажешь, что он добрый.
В темноте вспыхнул огонек сигареты.
– Пан Тадеуш...
– Слушаю, пан Юран.
– Вы верите в гремлинов?
– Это маленькие зеленые гномики, которые заводятся в у тебя в турбине и отгрызают все, что ни попадя?
– Ну да.
Он усмехнулся в темноте. Красный уголек отразился в темных стеклах очков.
– Знаешь, верю. И даже могу порассказать о них кое-что интересное.
Он неспешно зашагал рядом со мной.
– Гремлины, дружок, бывают двух разновидностей - простые и в крапинку.
– Как-как?
– Именно так. Гремлин простой - тварь глупая, бесхитростная, и при должной внимательности его совсем не трудно изловить, поскольку обитает он чаще всего с местах скопления хронических разгильдяев.
– Шутите?
– Я серьезен, как учебник по сопромату. Ты слушаешь?
– Да.
– Так вот, гремлин крапчатый - совсем другая история. Это тварь коварная, злобная, к тому же скверно пахнет. И сцапать его за хвост порой не так-то просто.
– Ага, у гремлинов есть хвост?
– У всего на свете есть хвост, юноша. Разнообразной длинны.
– Куда мы идем, пан Тадеуш.
– Как куда? В ангар.
– Зачем?
Он остановился.
– Парень, ты меня удивляешь. Как это - зачем? Понятное дело - ловить крапчатого гремлина.
Служебный вход ангара оказался заперт, но Кавински без труда разблокировал замок своей картой.
– Не включай свет, - сказал он, проскальзывая в темноту. - Мне он не нужен, а для тебя я запасся фонариком.
Мой 'Скат' сиротливо пристроился в тринадцатом боксе - весьма символично, ничего не скажешь. В луче фонарика и со снятым обтекателем он выглядел жалко, как ощипанный цыпленок.
– Так, посмотрим, посмотрим, - пан Тадеуш с головой влез в раскуроченные внутренности машины, что-то нащупывая и время от времени невнятно бормоча себе под нос.
– Ага! - он высунулся, пригнувшись, из-под машины. По щеке стекала капля смазки. - Еще не хвост, но уже след хвоста.
– Что там?
