— Все вы козлы похотливые, знаю я вас.
— Ты-то знаешь, да не всех.
— Принеси еще вина.
Тут он заметил, что ей трудно встать. Она лежала на боку, изможденная. Взгляд ее мерцал так же тускло, как ночник. Что-то с ней определенно происходило неладное, и не в одном коньяке было дело.
— Влюбилась в кого-нибудь? — спросил он.
— Не болтай ерунды. Принеси вина.
— А у нас есть?
— В шкапчике на кухне. Отодвинь термос.
Вернулся он с бутылкой портвейна.
— Ты запасливая.
— Да уж не на тебя же надеяться.
Полную чашку выпила взахлеб, причмокивая. И сразу начала засыпать. Он тоже клевал носом, неведомо как переместившись к ее ногам. Ему было приятно, тревожно смотреть, как она засыпает. Сколько раз он это видел и всегда волновался. Вот сейчас ее глаза подернутся скукой, в них исчезнет очарование ее ума, ее злого языка, вот она зевнет, потянется, поведет плечами… Единственное счастье мужчины, когда рядом засыпает любимая женщина. Когда засыпает любимая, она совершенно в твоей власти, она отдается безропотно твоей воле. Когда-то давным-давно это одно сводило его с ума.
— Опоздал ты малость, козлик, — пробормотала она в полудреме.
— Куда опоздал?
— Не прикидывайся. Теперь нельзя.
— Нельзя — и не надо.
— Где же ты раньше был, козлик?
— Как где? Я всегда поблизости.
— Врешь! Все вы врете, подонки!
С этими доброжелательными словами она уснула.
Петр Харитонович заботливо укрыл ее одеялом и отправился на кухню, не забыв прихватить бормотуху. Он сидел за столом и смотрел в окно. За черными шторами колготились огоньки Москвы. Все еще образуется, подумал он.
Про свое долгое воздержание Петр Харитонович прилгнул. То тут, то там судьба предоставляла в его распоряжение услужливых дамочек, которые все были незамысловаты, как солдаты в строю. Но одна была наособицу. Ее звали Лиза, Лизавета. Само имя красноречивое, многообещающее. Сильное впечатление произвел на нее Петр Харитонович, когда уступил ей место в автобусе. Плечистый, ладный полковник предлагает удобное сиденье прелестной худенькой девушке в модных очках. Обворожительная сцена. Потом как-то так получилось, что сошли они вместе и Петр Харитонович за девушкой ухлестнулся. Он отнюдь не был мастером уличных знакомств. Но при случае все же редко промахивался. Женщины охотно шли с ним на сближение, потому что понимали, что это неопасный человек. Образованным красавицам он напоминал Пьера Безухова в пору его чудачеств: женщины, у которых не было особенных физиологических претензий, с трепетом угадывали в нем надежного, преданного друга. В любовных эпизодах Петр Харитонович вел себя безупречно: никогда ни на что не жаловался, был напорист и деловит. Свершив мужскую работу, церемонно откланивался, целовал ручки, благодарил за счастливые мгновения, но ничего лишнего никогда не обещал. Сердце его молчало, преданно помня об Елене Клавдиевне, злосчастной супруге.
Впервые после долгих лет, проведенных на скудном любовном гайке, его чувства ожили в присутствии Лизетты. Возле ее дома они в первый же вечер просидели на лавочке битых два часа и быстро выяснили, что оба одиноки. Но у Лизы была мечта о заветном жизненном устройстве, а Петр Харитонович молил судьбу лишь о том, чтобы поменьше его пинала. Он надеялся, что в конце пути перед ним засияет истина, которая прядает смысл его потерям и разочарованиям. В Лизе Кореневой, в ее скромной повадке он почувствовал родственную душу. Она была ему как дочь, которая у него не родилась. Если бы он не боялся ее напугать, то уже в первый же вечер, конечно, постарался бы приголубить и утешить. Ей было за двадцать, а ему под пятьдесят. Ей льстило, что красивый пожилой полковник разговаривает с ней, как с равной. Она хотела сразу познакомить его с родителями, но Петр Харнтонввич торопливо отказался.
Лиза училась на четвертом курсе педагогического института, собиралась стать учительницей, но боялась детей. Она вообще была трусихой. Сейчас много наплодилось отчаянных девиц, которые любому насильнику с хохотом норовят отвесить щелбана, но Лиза была еще из тех, которые боятся собственной тени. В детях она прозревала будущих святотатцев, которые отнимут у нее и душу, и тело. Почти до обморока она пугалась собак, которые с призывным лаем выкатывались ей под ноги. Но еще больший страх вызывали у нее меланхоличные хозяева собак, замечавшие с презрительным видом: да не дергайтесь вы так, не тронет она вас! В ответ Лиза улыбалась, ей было стыдно. Она ведь знала, что собаки лучшие друзья человека. Экзаменационные сессии доводили ее до умопомешательства. Ночами напролет ей снился один и тот же сон, как она роется в кучке билетов и все время вытаскивает тот, на который нет у нее ответа. Еще она очень страшилась очутиться в руках опытного злодея, который начнет ее истязать и мучить, ласково приговаривая: «А вот мы тебе сейчас, девонька, глазик выковыряем… а вот мы тебе сейчас грудку отчекрыжим!» Она слепо верила в предзнаменования и любого несчастья ожидала от невнятных небесных сияний. Из кустов на нее с детства наскакивала зеленая каракатица с ядовитой пастью, а все машины, трамваи, автобусы, на которых она ехала, обязательно грозили перекувыркнуться. Но самым главным из ее страхов был тот, что она умрет, и умрет не просто так, а на улице, потеряет дух и опрокинется, и чужие люди будут ее трясти, теребить и расстегивать на ней платье.
Она поразительно умела слушать. За два-три свидания Петр Харитонович успел выговорить Лизе всю свою жизнь. Такое недержание речи накатило на него впервые. Он бубнил, бубнил вроде себе под нос, как комар зудит, философствовал, укорял, а потом оказалось, приоткрывал самые укромные тайники сердца, делился заповедными воспоминаниями. Ему при этом не было совестно или неловко. Он испытывал облегчение: точно его долго пучило и наконец прорвало. Лиза не делала никаких замечаний, не задавала вопросов, но когда бы он ни взглянул на нее, ему открывалась в ее глазах бездна сочувствия и даже некоего мистического изумления, словно перед девушкой развернули свиток божественных откровений. Она слушала так, как умеют слушать только псы да пожилые алкоголики. Поначалу он вовсе не намеревался длить с ней знакомство — зачем? Нелепо было даже назначать ей свидание. Но он назначил, и она с охотой согласилась. Они бродили по Москве, в которую заглянула очередная зима с душистыми оттепелями и внезапными морозами, похожими на удары палкой по спине. Иногда заглядывали в какое-нибудь кафе и распивали там неторопливую бутылку шампанского. На Лизу у него не было греховных домыслов, но однажды, подавая в гардеробе пальтецо, он соприкоснулся, прижался на миг локтями к ее теплым, худеньким бокам — и получил неслыханный ожог похоти. Он тут же понял, почему так разговорчив с ней. Это его полуодичавшее естество потянулось к ней с первобытной силой. Он сразу решил оборвать отношения с Лизой, дабы не поставить себя и ее в унизительное, двусмысленное положение, но тут она как раз объявила ему, что назавтра, в субботу ее родители отправятся в гости и она сможет показать ему свою библиотеку и напоить чаем в домашней обстановке. Он заглянул в ее глаза и увидел, что там вся добродетель мира скопилась в золотоносный пучок.
У нее дома он повел себя безобразно. Так ведет себя матерый жеребец, запущенный в загон к текущей кобылке. Ему вдруг помнилось, что Лиза тайно именно этого от него ждет. Впоследствии он оправдывал свои поступки загадочным помрачением ума, которое с ним приключилось вследствие полного износа нервной системы. Не говоря худого слова, он прямо в прихожей попытался Лизетту облапить и повалить, а когда она, жутко завизжав, вырвалась, взялся ее ловить по всей квартире, пока она хитростью не заперлась в сортире. Оттуда он ее выманил жалобными посулами. И снова начался необузданный мерзкий гон. Подлая сцена длилась весь вечер, часа три-четыре — естественно, с небольшими перерывами для отдыха. Лиза, бледная, с затравленными глазами, умоляла его образумиться, даже что-то такое ласковое наспех обещала. Петр Харитонович тяжело, по-бычьи вздымая грудь, то слезно просил прощения, то угрюмо, как загипнотизированный, настаивал на своем, взывая к ее женскому состраданию. Он был жалок, она это видела — и жалела его. Отдохнув, он энергично возобновлял преследование. Несколько раз он был близок к победе, а в закутке у холодильника так подмял под себя бедную девушку, что кости у нее
