атрибутами их общения, которое теперь было лишено налета злобы и ярости. Каталина чувствовала себя в тепле и безопасности.
Добравшись до утеса, Марш отпустил экипаж, приказав извозчику заехать за ними через три часа. Утес был безлюден. Солнце собиралось уходить за горизонт.
Марш казался спокойным, хотя настороженность не покинула его окончательно. Кэт предполагала, что он всегда будет настороже, как всегда будут с ней ночные кошмары. Ей нравилась улыбка возлюбленного: долгая, ленивая, с подтекстом, она была намного добродушнее, чем раньше. Его улыбка многое обещала. Каталина и сама все время улыбалась. Главным образом от удовольствия видеть Марша. Чувствовать его. Весь путь к морю он не выпускал ее из своих объятий, хотя очень боялся причинить ей боль. Теперь они вели себя как близкие, родные люди.
Кэт промурлыкала одну из тех мелодий, что он играл, и на его вопросительный взгляд ответила:
— Я пристрастилась слушать, как ты играешь.
Марш, казалось, был изумлен, как будто и не подозревал, что кто-то мог слушать его.
— И я все не могла понять, — продолжала Кэт, — как такой негодяй, как ты, может играть такую прекрасную чистую музыку. Теперь поняла.
— Что ты поняла, дорогая? — поинтересовался Марш.
— Что под суровой внешностью падшего ангела скрывается доброе сердце.
— Падшего ангела?
— Я привыкла относиться к тебе как к Люциферу, падшему ангелу.
— А теперь?
— Не такому падшему.
— Частично? — усмехнулся Марш.
— Не хочется расставаться со всеми иллюзиями.
Никогда раньше Каталина не подшучивала над ним и удивилась, что ее добродушие привело его в восторг. Наверное, это часть любовных отношений. А она была влюблена и чувствовала это каждой своей клеточкой.
— Падший ангел, — улыбнулся Марш. — Не думаю, чтобы я когда-нибудь был ангелом.
— Я тоже.
Марш взял ее за подбородок.
— Сомневаюсь, — сказал он, и Кэт смущенно отвернулась, до того болезненно-сладко отозвались его слова в ее душе.
Когда они подошли к излюбленному месту, Марш расстелил на траве одеяло и начал вынимать содержимое корзинки. Жареный цыпленок, сыр, свежеиспеченный хлеб, фрукты и бутылка превосходного шампанского.
— Сейчас мы устроим проводы солнца, — объявил Марш.
— Я никогда не бывала на пикниках, — сокрушенно заметила Каталина.
— Если захочешь, сможешь устраивать себе пикник хоть каждую неделю. Чтобы восполнить упущения прошлого.
— Думаю, — медленно проговорила Каталина, — праздники надо устраивать только по особым случаям, чтобы они оставались праздниками.
Марш осторожно открыл шампанское. Ему хотелось каждый день превратить в праздник для возлюбленной. В ее жизни их было немного. И сейчас, поймав ее восторженный, детский, радостный взгляд, он почувствовал такой сильный прилив нежности, какой мог родиться только у человека с доброй душой. Маршу хотелось сделать для Каталины все то, что делали для него в детстве, создать мир, спокойный и радостный, где бы она могла любить и чувствовать себя в безопасности. И где бы нашлось место ему. Еще не поздно.
Они отщипнули по кусочку цыпленка. Ухаживая за возлюбленной, Марш угощал ее хлебом и сыром, но оба в значительно большей степени были поглощены друг другом, чем едой.
Солнце, превратившееся в огнедышащий шар, медленно тонуло в океане. Темно-синее небо уже кое-где было тронуто мягкими пастельными красками, сиреневыми и фиолетовыми, которые скоро превратятся в зловещие багряно-пурпурные тона.
Марш протянул Каталине бокал шампанского, и, приняв его левой рукой, женщина сделала первый глоток. Рука ее задрожала, неожиданно задрожала и суровая длань Марша. Каталина провела языком по губам, собирая капельки шипучей влаги. Маршу хотелось поцеловать ее прямо в губы, но он чувствовал, что не сможет ограничиться одними поцелуями. Кроме того, он боялся причинить ей боль. Он прекрасно знал, как болезненны такие раны, и сожалел, что удар ножа пришелся не по нему. Он был бы рад страдать вместо любимой.
Марш пригубил шампанское. Великолепно! Никогда напиток не казался ему таким превосходным.
Марш взглянул на Каталину, она на него… Когда стало невыносимо трудно сдерживать безмолвную страсть, Кантон пододвинулся ближе к женщине и обнял ее за талию.
— Вы прекрасны, мисс Кэт.
Бокал задрожал в ее руке. Близость Марша всегда рождала дрожь в Каталине. Как ей вынести это волнение, если он так близко, а она так хочет его?! Каталина сделала еще глоток, всем телом чувствуя его тепло и уют, который он дарил ей.
Лучи солнца расписали небесный свод красками, названий которых нет в человеческом языке. Люди плохо понимают язык неба. Искрящийся золотой пучок света прорезал небосвод, оставляя за собой ярко- красный хвост, и вдруг, как бы специально для них, уходящее солнце вспыхнуло в последний раз и скрылось в океане, и только светящаяся водная гладь осталась на память о солнце как напоминание о его грядущем возрождении.
— Сестра научила меня любоваться рассветами, — зачарованно прошептал на ухо Каталине Марш, — и очень расстраивалась, если я оставался равнодушным. И теперь, после ее смерти, когда солнце встает, я всегда вспоминаю Мелиссу.
— До сих пор?
— Да, я до сих пор думаю о ней, — печально ответил Кантон, — но мысли мои о сестре светлы. У нее был чудесный, сладостный голос, чистый, как колокольчик. Я часто аккомпанировал ей на пианино.
— Как ты научился так виртуозно играть?
— Ну хоть что-то я должен уметь делать, — улыбнулся Марш. — Моя мама была превосходной пианисткой и научила меня играть классику еще в детстве. Кроме того, я умел подбирать мелодии по слуху. До «Славной дыры» я вообще не играл, а здесь музыка вернулась ко мне. Похоже, она жила во мне, затаившись, дожидаясь своего часа.
Марш нагнулся и поцеловал Каталину в ушко.
— Я люблю тебя, Кэт.
Он и сам не думал, что может когда-нибудь выговорить эти слова, и вот они излились из него совершенно свободно. Каталина изменилась в лице. Даже в сумерках это было хорошо видно. И бриллиантовые искры потухли в глазах.
— Ты должен знать…
— Все, что я хочу знать, я знаю.
— Нет, — сказала Каталина и зажала Маршу рот ладошкой. — Сперва выслушай меня. Я не успокоюсь, пока ты не узнаешь все.
Он понимал, чего она хочет. Каталина не осознавала, что он уже ей все простил. Он и сам долго был в подобном положении, когда десятилетиями носил в себе свою черную тайну, которая разъедала его изнутри.
— Я была рождена в борделе, — монотонно начала она. И Каталина рассказала ему свою историю своими словами. И добралась уже до Бэна Эбботта.
— У Бэна был туберкулез. Здоровье его ухудшалось день ото дня, — голос ее дрогнул. — Он сказал, что хочет завещать мне все имущество, но для этого надо было пожениться, так как у него были братья и сестры, которые могли оспорить завещание. Сначала я не соглашалась, это походило бы на то, что я смирилась с его скорой смертью, но он настаивал. Через семь месяцев после бракосочетания он умер, — женщина прикусила губу и взглянула на Марша. — Годы с Бэном были наградой за все предшествующие,
