Ладно, не стоит раскапывать чужие тайны, если их хранитель не хочет, чтобы его тайны были раскопаны. Захочет Ленка-Ланка, сама расскажет. У нас с манюней своих дел полно. Например, имя девочке подобрать, а то человеку третий день пошел, а все манюня да манюня…
Девочка-девочка, как тебя зовут? Ты Манюня? Давай с тобой разговаривать! А то прежде, когда ты у меня в животе была, мы с тобой все время болтали без умолку, а теперь молчим. Почему бы тебе самой не признаться, как тебя зовут. Давай договоримся, я стану имена называть, а ты на свое откликайся. Настя. Света. Полина. Не то? Не нравится? Это не ты? А если Варвара? Опять не ты? Ольга? Елена? Екатерина? Чего молчишь? Имена не твои? А какое твое, манюша-манюня? Чего кряхтишь? Привыкла, что я тебя в животе манюней называла? Так это же не имя. Хотя, почему, не имя? Манюня-Манюша? Ближе уже? Димка сказал: «Хоть Марусей назови!» Что? Что так ручками машешь? Нравится? Имя нравится? Твое, говоришь! Маруся. Хочешь быть Марусей? Прямо так хочешь?! Маруся-Маша-Машенька. Мария Никитична. Мария Никитична Жукова. Впрочем, Жуковой ты не всю жизнь будешь, а Марией Никитичной всю. Будешь? Считай, договорились, Маруся! А теперь спи! И маме дай поспать. Не то уже половина одиннадцатого. Ты к двенадцати снова есть захочешь, и маме просыпаться придется, а мама твоя за два десятка лет, что прошли со времени рождения твоего брата, просыпаться по ночам отвыкла и теперь чудовищно хочет спать. Пока ты, моя девочка, не проснулась и не закричала… спать… спать… спать…
Но просыпаюсь я не от девочкиного крика, а от его отсутствия. От странной тишины. За две ночи, проведенные рядом с Марусей, я уже успела впитать главное материнское ощущение – полной тишины не бывает, потому что не бывает никогда. Во сне девочка причмокивает, кряхтит, посапывает и просто дышит. К каждому ее дыханию я прислушиваюсь как к какому-то чуду. Прислушивалась… Потому что сейчас слышу лишь тишину. Абсолютную тишину. Разрезающую пространство тишину.
Девочки в прозрачном кювезике нет. Каталка пуста.
Может, кто-то из врачей зашел посмотреть мою Марусю и, не став меня будить, унес ее? Но какое право они имели брать мою дочку без моего позволения! Гиппократы называется. Доведут престарелую мать до инфаркта.
Наскоро накинув халатик, бреду – быстро ходить даже после таких идеальных для моих сорока лет родов, у меня еще не получается – в кабинет дежурного неонатолога.
– Почему мою девочку, не предупредив меня, забра… – начинаю качать права, но, не договорив, осекаюсь. Милая докторша воркует с кем-то по мобильному, и по одному ее виду понятно, что мою Марусю она не брала, и брать не собиралась.
– Что значит, «забрали»?! – договаривает за меня страшное слово докторша. – Кто забрал?!
– Откуда я знаю, кто…
До меня начинает доходить весь ужас случившегося. Маруся, моя девочка, моя дочка пропала. Исчезла из палаты суперохраняемого дорогого родильного центра.
– О Господи!
Ноги подкашиваются. Но падать нельзя. Бежать надо. Искать. Спасать мою девочку.
Смотрю на часы. 22.48. Перед тем как я задремала, была половина одиннадцатого. Первые минуты сон некрепок, если кто-то вошел бы в палату, я бы услышала. Значит, с тех пор как Маруся исчезла, прошло не больше десяти минут. Можно еще успеть.
– Охрану! Оповестите охрану! Пусть все выходы из здания блокируют! – кричу я и бегу вон из кабинета, сама не зная куда, лишь бы бежать.
– Подождите! Евгения Андреевна, куда вы! – кричит докторша, и выбегая следом за мной. – С ребенком из здания никого не выпустят! Ни за что не выпустят!
– Ни за что! Это называется «ни за что»?! Когда договор на роды подписывали, вы гарантии давали в абсолютной надежности. Какая к дьяволу надежность, когда трехдневная девочка из палаты исчезает! Вдруг она и из здания исчезнет! – кричу я на бегу. Докторша несется за мной. Обе мы уже добежали до ближайшего охранника, который издали по нашим перепуганным лицам успел понять, что случилось что-то чрезвычайное, и уже кричит в свою шипящую рацию: «У нас ЧП».
– Быстро! Быстро, пожалуйста, быстрее. Тревогу объявите или как там у вас называется! – умоляю я. – У меня дочку украли! Из палаты!
– Как украли?! Я же на посту все время был?! – Охранник с перекошенным от изумления лицом никак не может понять, что именно мы ему кричим. Но мы с догнавшей меня докторшей кричим, орем, требуем поднять всю охрану на ноги и перекрыть все выходы.
– Значит, кто-то под видом врача или медсестры в отделение проник, вы и не обратили внимания!
И перепуганный, что пропустил похитителя, парень уже тоже кричит, в рацию повторяя все наши крики.
– Пропал ребенок. Девочка трех дней. Не больше десяти минут назад. Что?
И подносит рацию к уху, слушая, что рация шипит ему в ответ.
– Да. Да. Понял. Понял… Да не кричите вы так, ничего не слышно, – говорит уже нам охранник. – С восемнадцати ноль-ноль, как выписка закончилась, из здания с ребенком никто не выходил! – рапортует довольный охранник.
– А с большими сумками?! Ребенка могли спрятать в сумку! – кричу я, и сама ужасаюсь тому, что кричу. Мою девочку, крохотную – три килограмма пятьдесят граммов, сорок девять сантиметров – мою девочку с маленькими ножками, ручками, с бровками и глазками Никиты и ее собственной желтушкой новорожденных, мою девочку в сумку?! Нет, нельзя думать об этом, я с ума сойду!
– А с сумками?! – машинально переспрашивает в рацию охранник, и сам себя прерывает. – Подождите! У нас же системы видеонаблюдения работают. И запись ведется. Сейчас на главном пульте проверят, что где происходит, и запись посмотрят.
– Где?! Пульт этот ваш где?!
– На первом этаже у четвертого подъезда.
– Так бежим! Скорее бежим туда, на пульт ваш.
И мы бежим. Я, докторша и охранник следом за нами. Вскоре охранника приходится пропускать вперед, без него многочисленные двери с кодовыми замками не открываются. Как похитительница – почему я думаю, что это была именно похитительница, женщина, а не мужчина, – сквозь все эти запоры проникала? Значит, она здесь работает или у нее есть среди персонала сообщники.
Бежим, виляя по аккуратным коридорам, то на лифтах, то по лестницам, считая этажи идеальной дорогой клиники.
Бежим. И я чувствую, что оставляю кровавую дорожку на полу – послеродовые кровотечения на такие забеги не рассчитаны.
Бежим. Пока не добегаем до пульта видеонаблюдения, куда успела сбежаться уже половина охранников этого безразмерного центра. Кто-то главный из этой, проворонившей мою девочку службы безопасности у заполненной бесконечными мониторами стены вглядывается во все картинки сразу.
– Ничего необычного, – произносит этот главный. – Тихо. Как всегда.
И я чувствую, что от открывшегося кровотечения или от ужаса почти теряю сознание. Но терять сознание мне нельзя. Иначе я потеряю девочку, свою девочку, нашу с Никитой Машеньку, Марусю.
– Как всегда.
Главный продолжает обзор мониторов.
– В родблоке три роженицы.
Главный указывает на три монитора в левом углу, на которых тужатся и орут в схватках роженицы.
– В послеродовом тишина. К тем, кто без детей в палатах лежит, на кормление младенцев еще не приносили…
На мониторе в правом углу палата новорожденных, в которой оставляют своих детей не успевшие привыкнуть к своему материнству мамочки.
– В консультационном отделении пусто. Прием давно закончен. Там только Марина Витальевна задержалась, разговаривает со своей подругой. Да она, кажется и ваша подруга, вечером из вашей палаты выходила…
На мониторе дверь кабинета Марины.
– Хотя…
