Теперь становится ясно, насколько скромной была марксистская критика общества по сравнению с контркультурной. В сущности, Марксу не нравилось в капитализме лишь то, что люди, выполнявшие всю работу, были удручающе бедны, в то время как богачи бездельничали, не внося никакого вклада в общую копилку. Другими словами, его волновала эксплуатация. Он считал, что последняя являлась результатом наличия ряда экономических институтов, в частности, системы частной собственности. Посему все можно исправить, ликвидировав или даже просто реформировав эти специфические институты. Так что коммунистическое движение преследовало вполне четкие политические цели — упразднить частную собственность и ввести совместное владение средствами производства.
Контркультурная же критика была настолько огульной и всеобъемлющей, что трудно понять, какое положение дел с ее точки зрения можно считать нормальным. Согласно этой точке зрения, нашу свободу ограничивает не какая-то специфическая система институтов, а их существование вообще. Вот почему необходимо отвергнуть всю культуру в целом. Идол 1960-х Эбби Хоффман [13] с презрением отверг идею «политической революции» на том основании, что политика лишь «плодит организаторов». Культурная же революция «порождает беззаконников». Конечно, с этой точки зрения культурная революция выглядит куда привлекательней.
Но мы должны помнить, что цель критики — не развлечение для интеллектуалов, а социальные реформы. Революционер в роли беззаконника паразитирует на теле организованного общества. А что если все станут беззаконниками? Что будет с обществом без государственных институтов, правил и законов?
Теоретики контркультуры традиционно проявляют большую изворотливость, когда требуется ответить на эти вопросы. Стандартная увертка — высказывание об отсутствии «чертежей и схем свободного общества» или что освобождение от культуры требует полной трансформации нашего сознания, посему предсказать, каким будет общество будущего, невозможно. Настоящим мастером такого увиливания был знаменитый французский философ, историк и теоретик культуры Мишель Фуко. Кроме того, можно просто романтизировать бунт ради бунта и сопротивление ради сопротивления. Противодействие обществу мейнстрима часто рассматривалось в качестве индивидуальной терапии и именно на этом основании пропагандировалось. Идеи улучшения общества или содействия социальной справедливости ушли на второй план. Произошел перенос центра тяжести с интереса к социальной справедливости на нарциссическую заботу о личном духовном росте и благополучии.
И все-таки ряд теоретиков контркультуры продолжал беспокоиться о будущем и честно пытался объяснить, как может выглядеть эмансипированное общество. Наиболее важная роль здесь принадлежит Маркузе. Он осознавал, что главное препятствие для развития последовательного контркультурного проекта кроется в теории инстинктов Фрейда. Пока ид разделено между позитивным и негативным инстинктами (любовь и смерть, Эрос и Танатос), невозможно избежать пессимистических выводов Фрейда. Индивид, живя в обществе, неизбежно подвергается подавлению, потому что выход за границы общества — это возвращение к жестокому варварству. Истинное освобождение возможно только если человек найдет способ отдать Эросу приоритет в борьбе за контроль над ид.
Любого, кто испытал на себе влияние христианского спиритуализма, можно было легко убедить в том, что силой любви можно победить все. Безусловно, если бы любовь могла контролировать ид и вытеснить наши агрессивные и разрушительные влечения, то не было бы причин для подавления со стороны супер-эго. То есть не было бы никаких поводов для любых форм социального контроля. Мы смогли бы «отдать власть любви». Однако Маркузе был достаточно мудр — он осознавал, что христиане без особого успеха около двух тысяч лет муссируют идею «полюби ближнего своего», а идеальное общество до сих пор так и не создано. Люди довольно быстро поняли, что невозможно организовать даже простую коммуну, где все ее члены будут вести себя как святые.
То, что предложил Маркузе, представляло собой некий гибрид марксизма и фрейдизма. Он утверждал, что высокая степень подавления инстинктов, которая требовалась на протяжении истории цивилизации, обусловлена не столько присущей ид силе деструктивных импульсов и необходимости держать их под контролем, сколько нашей материальной нуждой. Другими словами, «проклятие Адама», т. е. требование обеспечивать себя, трудясь в поте лица своего, делает наше общество столь репрессивным. Однако с ростом технического прогресса и промышленного производства мы окажемся в состоянии сбросить с себя это проклятие. В условиях «мира без нужды» всю работу будут выполнять машины, а людям останется лишь смеяться, играть, любить и созидать.
Таким образом, Маркузе с успехом заключил контркультурную критику в оболочку того же самого политического анализа, которым мотивировался традиционный марксизм. Как-никак, сам Маркс верил, что капитализм заложит основу для будущего коммунистического общества, ликвидировав нужду, позволив трудящимся «утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, а после ужина предаваться критике». По мнению Маркузе, это не только ликвидирует конфликт между классами, но и приведет к исчезновению репрессивного супер-эго. Работа станет подобием создания художественного произведения, позволяя каждому человеку полностью реализовать творческие способности. Обществу больше не нужно будет заставлять людей соответствовать «одномерной» модели, и все правила и ограничения, доминирующие в повседневности, рассеются и исчезнут.
Согласно марксистскому анализу, осуществлению этой утопии препятствуют классовые интересы капиталистов. Хотя первоначально капитализм был прогрессивной силой, постепенно классовые отношения стали путами, мешающими развитию производственных технологий.
Ведь если фабрики будут полностью автоматизированы, что может заставить их оставаться в частном владении? Какой вклад в них осуществляет капиталист? Он вообще не работает. Так почему бы не национализировать фабрики и не позволить людям пользоваться тем, что они производят?
Таким образом, фрейдистская критика общества соединена здесь с марксистским анализом классов. Маркса, главным образом, заботила эксплуатация рабочего класса; Фрейда беспокоил факт подавления всех членов общества. Из синтеза того и другого родилась новая концепция — угнетения. Группа угнетаемых людей похожа на класс, поскольку она находится в асимметричных отношениях с другими группами общества. Но она отличается от класса тем, что отношения с другими группами регулируются не с помощью анонимных институциональных механизмов (таких как система прав на собственность), а скорее посредством некой формы психологического доминирования.
Другими словами, представители угнетаемых групп подавляются исключительно из-за своей принадлежности к данным группам. Кто подвергается угнетению? Главным образом женщины, чернокожие и гомосексуалисты.
«Политика угнетения» имеет некоторое сходство с «политикой эксплуатации». Впрочем, разница состоит в том, что, согласно первой, несправедливость имеет психологические, а не социальные корни. Таким образом, первый императив заключается в следующем: нужно не изменять те или иные институты, а скорее трансформировать сознание угнетаемых (отсюда громадная популярность групп «повышения сознания» в ранний период феминистского движения). Политика начинает походить на двенадцатишаговую программу избавления от наркомании. Старомодная озабоченность богатством и бедностью теперь характеризуется как нечто поверхностное. Например, Роззак утверждает, что с развитием контркультуры «революция будет носить главным образом терапевтический характер, а не всего лишь институциональный». Какая замечательная фраза: всего лишь институциональный!
Такого рода мнения довольно широко распространены. Чарльз Райх пишет в своей знаменитой книге «Озеленение Америки» (The Greening of America, 1970): «Революция должна быть культурной. Ибо именно культура контролирует экономическую и политическую машину, а не наоборот. Машина производит то, что ей нравится, и заставляет людей это покупать. Но если изменится культура, у машины не будет иного выбора, кроме как подчиниться ей». Никто не нашел ничего предосудительного, когда The Beatles в песне «Революция» заявили, что вместо того чтобы изменять конституцию или какой-нибудь институт, лучше «освободить собственный разум».
Становится понятным, как живет общество с иерархической зависимостью между социальными институтами, культурой и индивидуальной психологией. Считается, что два последних определяют первую: если вы хотите изменить экономику, нужно изменить культуру, а чтобы сделать это, необходимо изменить сознание людей. Из этого тезиса следуют два судьбоносных вывода. Первый заключается в следующем: культурная политика более фундаментальна, чем традиционная, основанная на справедливости в
