свою рыжеволосую толстушку доверял Ризк-бею, который охотно вызывался проводить ее на женскую половину дома к своей жене. Бывало, что Ризк-бей и сам задерживался на женской половине часок-другой, но после этого он так искренне извинялся перед Хасанейном за вынужденную задержку, что любые сомнения отпадали сами по себе. Когда же кто-то из мужчин по секрету сообщил ему, что у Ризка никакой жены не было и нет, Хасанейн разразился страшной бранью, проклиная деревенских завистников, которые ненавидят его и поэтому пытаются любыми способами ему напакостить. У него больше оснований верить Ризк-бею, чем всяким голодранцам. А Ризк-бей сам ему рассказывал, что у него жена турчанка, которую он тайком сумел увезти из очень знатной семьи. Она боится, чтобы ее никто не узнал, и потому Ризк-бей спрятал ее и никому не показывает, даже слугам. С тех пор как она поселилась в его доме, она ни разу не выходила на улицу. Как бы там ни было, но после исчезновения Умм Тауфик многие в деревне готовы были поклясться, что она никуда не уезжала, а просто перебралась из дома Хасанейна в дом Ризк-бея. Вот так и живет у Ризк-бея в добровольном заточении. Но ее сын Тауфик растет у всех на виду. И от внимания людей не скрылось, что он с каждым годом становился все более похожим на Ризк-бея — и ростом, и фигурой, и характером: такой же вспыльчивый и надменный, такое же круглое лицо и приплюснутый нос, даже цвет глаз одни и тот же. Но сходство видели прежде всего в злом и хищном выражении лица. Ну, точь-в-точь как у рыси и… как у Ризк-бея.
От Хасанейна Тауфик унаследовал большой дом и три феддана земли, которые засевал с помощью наемных батраков. Тем не менее, воспользовавшись законом о реформе, он умудрился еще увеличить свой надел. Он злился, когда ему напоминали об этом незаконном приобретении. Но еще больше злился, когда кто-то напоминал ему об отце или матери. Впрочем, о них в деревне уже почти забыли. Но когда я узнал, что передо мной стоит Тауфик, я неожиданно для самого себя вдруг вспомнил всю эту историю. Сверля своими глазками Абдель-Азима, он с недовольным видом продолжал писклявым голосом:
— Ладно, можешь ничего не говорить. Скажи только: ты видел в Каире министра? Какой он дал тебе ответ? Ну, чего тянешь кота за хвост? Выкладывай! Э, да что с тобой разговаривать! По твоему лицу видно, что тебя не только к министру, но и к сторожу близко не подпустили… Даже если бы сам Ризк-бей поехал в Каир, и то бы, наверное, не добился приема у министра. Ну какое дело министрам до нашей вонючей деревни? Рассуди сам, Абдель-Азим-бей!
— Какой я тебе бей? Ты что, издеваешься, Тауфик Хасанейн? Я бы посоветовал тебе прикусить язык и умерить свой пыл! Не могу же я тебя обидеть, раз ты стоишь перед моим домом… Ну, а если ты интересуешься новостями, приходи сегодня вечером на заседание комитета. Я сам постараюсь всех оповестить, а ты уж не сочти за труд, предупреди своего Ризк-бея, чтобы он не опаздывал… До встречи! Всегда рад видеть тебя…
— Обожди, собственно говоря, кто ты такой? Кто дал тебе право приглашать на собрание Ризк-бея? Это он может созвать всех, а не ты. С каких это пор ты заделался начальником? А я и не знал, Абдель-Азим, что ты теперь тут самый главный…
— Но и твой Ризк-бей для нас тоже не начальник. Самые главные здесь мы, феллахи. Над нами уже никого не может быть. Знаешь, кто такой феллах?..
В конце улицы показалась девушка в нарядном, расшитом золотыми нитками платье. Полная, невысокого роста, с большими черными глазами, орлиным носом и с уже довольно рельефно обозначенной грудью. По ее спокойному и умиротворенному лицу нетрудно было догадаться, что взращена она в достатке и в холе и предназначена для радости и услады. Приблизившись к нам, она поздоровалась и вдруг неожиданно для меня почтительно приложилась к моей руке. Я почувствовал нежное прикосновение ее теплых и упругих губ.
— Добро пожаловать, сеид[9], поприветствовала она меня, окинув ласковым взглядом. — Ваш приезд для нас большая радость. Как вы поживаете?..
Затем, повернувшись к Абдель-Азиму так, чтобы и он мог оценить ее фигуру и грудь, в красоте которых она сама, очевидно, ничуть не сомневалась, девушка поздравила его со счастливым возвращением:
— Слава аллаху, который помог вам благополучно вернуться, сеид Абдель-Азим. Я до сих пор помню, как хорошо вы читали суру «Фатиха»[10] в наш ханафитский праздник. Да хранит аллах всех ханафитов!..
Я невольно задержал взгляд на ее красивом, холеном лице, которое, казалось, светилось безмятежным счастьем. До этого мне никогда не приходилось видеть в нашей деревне девушек с таким беззаботно-счастливым выражением лица. Очевидно, она в самом деле не знает никаких забот и не утруждает себя тяжелой работой. Да и питается, судя по всему, неплохо, наверное, только медом да сливками. Но кто же она такая?
Я хотел было спросить ее имя, по меня перебил Тауфик:
— Ну так как же, Абдель-Азим, ты мне сейчас объяснишь, кто такой феллах, или потом? Ладно, потерплю уж до собрания! Там поговорим… — Потом, взглянув на девушку, будто только сейчас ее заметил, удивленно спросил: — Тафида, а ты откуда?
— От Ризк-бея, — ответила она, как мне показалось, с некоторым вызовом.
— А сам бей дома?
— Дома… И отец мой у него.
— Как поживает твой отец, наш уважаемый шейх Талба? — спросил в свою очередь Абдель-Азим. — Что-то у него в последнее время грустный вид?
— Слава аллаху, ничего… Постепенно приходит в себя…
Она хотела еще что-то добавить, но, видно, передумала и улыбнулась своим мыслям, а затем не удержалась и громко рассмеялась, обнажив белые как сахар, мелкие зубки.
Подумать только, и это та самая Тафида, которая недавно была маленькой девчонкой и которую шейх Талба таскал с собой, отправляясь читать Коран к кому-либо из богатых людей. Я ее частенько встречал. Меня уже тогда поразила красота ее широко раскрытых больших глаз. Как она радовалась каждому куску пшеничного хлеба! С каким аппетитом уплетала она его за обе щеки! Тафида вечно что-нибудь жевала. То ела лепешку, то грызла орешки. Какой бы большой кусок хлеба ни оказывался у нее в руке, она ловко с ним управлялась. Шейх Талба пытался иногда ее удержать, просил оставить хоть кусочек ему, но она, не внимая его просьбам, съедала все до последней крошки. Приходилось лишь удивляться ее ненасытности. И как такие маленькие зубки могли пережевывать столько пищи?
Девушка не успела сделать и двух шагов, как ее догнал Тауфик.
— Послушай, Тафида! А ты не смогла бы навестить еще раз нашего бея? — окликнул он ее писклявым голосом. — Передай, что ему сегодня надо председательствовать на собрании. — Потом, покосившись в нашу сторону, добавил с ухмылкой: — А то чего доброго Абдель-Азим займет его место и сам проведет заседание.
Тафида с величайшей осторожностью мелкими шажками пробиралась по грязи, боясь поскользнуться. Обходя или перепрыгивая лужи, она подхватывала подол длинного платья, демонстрируя при этом свои стройные, красивые ножки.
— Да, трудновато у нас ходить по грязи в длинном платье, — то ли серьезно, то ли шутя произнес Абдель-Азим, провожая ее взглядом. — А почему бы и ей не одеть короткую юбку, какие носят в Каире? И ножки выставила бы напоказ, и подол бы не замочила. А если б еще научилась вихлять задом, как каирские женщины, тут бы все мужчины попадали.
Глава 3
Прошло четыре дня, а комитет все еще не провел заседание. Четыре вечера подряд члены кооператива ждали Ризка, но так и не дождались. Послали за ним нарочных, но он заявил, что не может рисковать своей породистой лошадью — по такой грязи она, того и гляди, ногу сломает. Вот если дорогу выровняют, тогда другое дело! Может, он и решится. А вообще-то соломы в деревне много, пусть хоть ее разбросают по дороге…
Вот так-то! Выходит, члены кооператива должны из кожи вон лезть, чтобы лошадь Ризк-бея не
