«Шепарде»!
Но как здесь все изменилось! С трудом можно было узнать эти места. Старого «Шепарда» уже давно нет — он сгорел во время пожара. И того дерева, живого свидетеля героических событий прошлого, тоже нет — его срубили… А участок, на котором когда-то стоял отель, превратили в футбольное поле.
Новый отель «Шепард» приветливо смотрел на нас своими окнами. Теперь мы могли, ничем не рискуя, войти в него. Двери отеля открыты для каждого. Их гостеприимно распахнул перед нами улыбающийся швейцар-египтянин.
Абдель-Азим с достоинством вошел в вестибюль. Остановился, посмотрел по сторонам и с гордым видом победителя произнес:
— Ну, вот мы и побывали в «Шепарде»!.. А теперь пойдем в министерство.
— Как? — недоуменно спросил я. — Ты же хотел выпить кофе!..
— Некогда нам рассиживаться в кофейнях. Есть дела поважнее… Я своими глазами увидел, как тут все изменилось. Большие перемены, что и говорить! Я доволен. Теперь я здесь уже не чувствую себя незваным гостем. Я в своей стране, я ее хозяин. Стою на родной земле. На земле своих предков! И вся она принадлежит мне!..
«Это ты хорошо сказал, Абдель-Азим, — земля наших предков! Для тебя страна — это прежде всего земля, а не просто укромный уголок, который мы тщетно пытались отыскать в «Шепарде» четверть века назад. Как прекрасно и значительно звучат эти слова именно в твоих устах!..
Ты доволен переменами в стране, Абдель-Азим. А я вот смотрю на тебя и восхищаюсь переменами, которые произошли в тебе самом. Ты стал думать и говорить совсем по-иному. Где ты научился так точно выражать свои мысли?»
Мне очень хотелось спросить его об этом, но я понимал, что это нетактично. Большую часть дороги мы прошли молча. Уже подходя к министерству, я спросил:
— А ты когда уезжаешь?
— Да вот как только улажу свои дела. Нельзя мне вернуться отсюда с пустыми руками. Кто же, если не мы сами, поможет нам тогда справиться с реакционерами, покончить с отсталым мышлением?..
«Неужели я не ослышался? Неужели это ты, Абдель-Азим, простой феллах, собираешься бороться с отсталым мышлением? Кто тебя научил таким словам?»
Очевидно, у меня на лице отражалось недоумение, и Абдель-Азим, снисходительно улыбнувшись, решил рассеять мои сомнения.
— Ты небось всерьез решил, что я воюю против книг и против тех, кто их читает? Такого у меня и в мыслях не было — аллах тому свидетель!.. Я не выношу только людей, которые отгораживаются книгами от жизни и чешут языком, переливают из пустого в порожнее, а сами палец о палец не ударят! Таких книжников работать не заставишь. Да мы и не ждем от них помощи. Хотя при желании они могли бы нам помочь. Дел у нас по горло. И врагов хватает. Но с помощью аллаха мы и сами рано или поздно справимся… Ты не думай, что я отказался зайти в кофейню из-за этого хлыща, который таким презрительным взглядом смерил меня с головы до ног, или из-за этих бесстыжих девиц, которые толкались у дверей, выставив напоказ свои ляжки. Нет, это для меня не помеха. Чихал я на них! Просто мне противно находиться с ними под одной крышей. Ты уж извини, если я что не так говорю. Я ведь французскому не обучен. И в Париже не бывал. А то, что употребляю ученые слова — так этому не стоит удивляться. Пусть я простой феллах. Но ведь сейчас феллахи тоже ходят в кино, слушают радио и смотрят телевизор.
Да, за десять лет существования республики многое изменилось. Изменились и мы сами. Мы тоже идем вперед. И никакие хлыщи и девицы не могут загородить нам дорогу. Революция — она, как волна, сметет всех, кто попытается стать на ее пути. Нам, трудовому народу, бояться нечего. У нас все впереди. Милостью аллаха придет светлый день, когда счастье улыбнется и нам. И этот день не за горами!.. Кто знает, может быть, через десяток лет и мой Фатхи станет большим ученым-атомщиком. Вот бы дожить до того времени, когда атом повсюду будет служить не войне, а миру. Когда он не обратится против людей, а станет их помощником. И пахать будем с помощью атома, и людей лечить, и даже накормим всех благодаря атому… Представляю, как изменится тогда наша деревня!
Я никогда не видел Абдель-Азима в таком ударе. Моему удивлению не было предела. Но я постарался не показывать его. В самом деле, чему удивляться? Ведь глупо было бы ожидать, что Абдель-Азим за четверть века не изменился. Конечно, он стал другим. Иначе и быть не могло. И все же — простой феллах и такие речи, это могло озадачить кого угодно. Горожане вообще привыкли смотреть на деревенских жителей свысока. Вот почему я старался скрыть сейчас свое восхищение Абдель-Азимом — в этом моем чувстве все же проявлялась снисходительность горожанина, которая могла задеть самолюбие феллаха.
— Так как же, после министерства ты сразу домой?
— Наверное, сразу, иншалла[6].
— Я хотел было попросить тебя об одном. Не мог бы ты в деревне подыскать мне хорошую служанку?
— Теперь таких, которых называли служанками, и днем с огнем не сыщешь.
Я имею в виду домашнюю работницу.
— Да я понимаю… Дело в том, что женские руки сейчас очень нужны на фабрике. И из нашей деревни, и из соседних все девушки подались туда. Даже те, которые были служанками в Каире, вернулись домой и устроились работать на фабрику. Днем работают, а вечером посещают курсы, учатся грамоте. Те, что помоложе, ходят в школу. Так что ни служанки, ни работницы я тебе не найду. — И, помолчав, добавил: — Старые времена прошли — дураков больше нет. Теперь каждый должен обслуживать себя сам. А если уж ты нанял кого-либо, то изволь платить ему по закону. И у слуг должен быть определен рабочий день, как за границей. Жить на дармовщинку, за счет чужого труда, никому не позволено. С эксплуатацией покончено!
«Вот тебе и Абдель-Азим!» — в который раз удивился я и, не сдержавшись, задал ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
— Скажи, Абдель-Азим, где ты научился таким речам?
— Не иначе как в Париже! — съязвил он. — Ты думаешь, этому учатся только в городе? Представь себе, у нас в деревне, в поле, тоже можно получить хорошую выучку. Там мой университет! Не веришь — поедем со мной. Поживешь месяц-другой, а то и годок — и ты кое-чему научишься. Узнаешь настоящую жизнь.
«Да, ты прав, Абдель-Азим. Я так и поступлю. Я решил твердо и бесповоротно. Мы едем в деревню сегодня же!..»
Внезапно подул порывистый ветер и небо заволокло черными тучами — собирался дождь. Но на душе у меня было легко и радостно, как никогда.
Глава 2
Поля… Поля… До самого горизонта тянутся необозримые просторы полей. Тоненькие, нежные стебельки ранних всходов шелестят под легким дуновением ветра, колыхаясь и переливаясь на солнце, как мягкие золотистые волосы женщины. Впрочем, они еще не успели приобрести настоящего цвета золота. Лишь кое-где на убегающих за горизонт зеленых волнах проступает чуть заметная желтизна. Стройные ряды тутовых деревьев стоят вдалеке, и кажется, не будь их, зеленые волны смешались бы с небесной голубизной и захлестнули бы небосклон точно так же, как захлестнули они родившую и питающую их живительными соками черную плоть земли.
Справа от проселочной дороги куда ни глянь колосится пшеница. Пшеничному полю нет ни конца ни края. Посмотришь налево — и не знаешь, на чем остановить взгляд: тут и пшеница, и полоски цветущего клевера, которые сменяются массивами, засеянными фасолью и горохом, а чуть поодаль — плантации апельсиновых деревьев. Воздух напоен пьянящим запахом этого зеленого моря всходов, нежным ароматом цветов и жарким дыханием плодородной земли. От него кружится голова, взволнованно бьется сердце, хочется раствориться в нем, раз навсегда освободиться от всех мирских забот и суеты, став частицей могучей и таинственной природы. О аллах, как легко и свободно дышится! Здесь невольно начинаешь
