двумя карабинерными ротами своего батальона; но их прибытие только без пользы увеличило число наших жертв, так как стесненная местность не позволила им даже развернуться. Кошутин, человек отчаянной храбрости, был ранен одним из первых, и его солдаты, сбитые натиском, побежали назад. Увидев катастрофу, Сергеев двинул в бой последние две еще уцелевшие роты с тем, чтобы дать возможность остальным выйти из под ударов горцев, – но роты сразу попали в общий водоворот и были увлечены потоком общего бегства. Сергеев таким образом остался на батарее один с сорока саперами. Горцы без труда овладели ничтожным укреплением, взяли оба орудиям и из сорока саперов осталось в живых только восемнадцать; но эти герои пробились сквозь сотни лезгин и вынесли на ружьях раненого генерала.
Остатки рот не попали уже на старую дорогу, а были отброшены в тесную улицу, где горцы, засев по обе стороны ее за глиняными стенками, безвозбранно расстреливали бежавших солдат. Поражение отряда было полное. В этот роковой для эриванцев день мы потеряли четыре орудия, одного генерала, обоих батальонных командиров, шестнадцать офицеров и более четырехсот нижних чинов. В числе офицеров здесь же убит был и подпоручик Литвинов – георгиевский кавалер, собственноручно взявший при штурме Карса неприятельское знамя.
Только в полутора верстах от места битвы князю Дадиану удалось наконец остановить оба батальона. Он дал им опомниться, привел в порядок и с барабанным боем повел вновь на неприятеля. Храбрый полк готов был новыми жертвами искупить свою минутную неудачу, – но в эту минуту прискакал адъютант Стрекалова с приказанием отступить в лагерь.
Возвращаясь из отряда Сергеева, Стрекалов заехал по дороге в батальон Ширванского полка, выдвинутый к Джарам, чтобы осмотреть его позицию. Но не прошло получаса, как сильная ружейная перестрелка, загоревшаяся в лесу, дала знать, что наша позиция атакована. Стрекалов приказал майору Бучкиеву с двумя ротами и частью конных драгун идти на помощь. Но Бучкиев не отошел и версты, как встретил офицера с известием, что Эриванский полк разбит, Сергеев ранен, орудия потеряны. Растерявшийся Стрекалов приказал всем отступать под защиту крепости. Напрасно князь Дадиан от имени полка два раза посылал просить позволения возобновить атаку; Стрекалов не позволил – и войска возвратились в лагерь грустные и убитые. Самолюбие эриванцев было сильно задето. Тридцатилетняя кавказская война представляла для них только длинный ряд блестящих побед, и в первый раз в лагере их, после кровавого боя, царило молчаливое уныние, не раскладывались бивуачные огни, не слышно было даже говора. На сердитых лицах солдат было отпечатано выражение затаенной злобы.
Страшная потеря, редко встречавшаяся в кавказской войне, доказывала, что старый полк отступил не при первом появлении неприятеля, что встретил его со своей обычной отвагой и что если был побежден, то только многочисленностью и выгодным для неприятеля местоположением. Никакая тень укора не могла коснуться храброго Дадиана, которого все время видели впереди полка. Что же касается распоряжений, то они от него не зависели, – он исполнял только то, что было ему приказано.
“Сколь ни огорчительно такое происшествие, – писал Стрекалов в своем донесении Паскевичу, – но мы стоим здесь твердой ногой, и оно ничуть не имеет влияние на общий ход здешних происшествий. Желая сохранить ту славу полка, которую он приобрел под Вашим начальством, я доставлю ему случай оправдать доверие, которое Вы ему оказывали”... “Все дело, – говорит он далее, – произошло от самонадеянности и презрения к неприятелю”.
Государь был чрезвычайно огорчен подобным происшествием и, на основании первых донесений Стрекалова, во всем обвинял эриванцев. По этому поводу граф Чернышев писал Паскевичу: “Государь император с крайним прискорбием и неудовольствием усмотреть изволил, что Эриванский карабинерный полк, столь отличавшийся в последней кампании, под личным предводительством Вашего Сиятельства, ныне, в деле пятнадцатого октября против лезгин, оставил вверенные ему орудия в руках неприятеля и, не внимая гласу начальников, обратился в бегство, будучи преследуем незначительным числом горцев. Не постигая, какие обстоятельства могли побудить русских солдат к столь постыдному бегству, Его Величество желает, чтобы Ваше Сиятельство сделали подробнейшее исследование сего происшествия и обо всем донесли Его Величеству”.
Как ни старался Стрекалов свалить вину на своих подчиненных, Сергеева и Дадиана, но из откровенных объяснений, данных последними, стало ясно, что причиной всего был один Стрекалов. Так именно взглянул на это дело и сам Паскевич. “Главнейшей причиной сего несчастья.– отвечал он Чернышеву, – генерал- адъютант Стрекалов: он раздробил отряд и завел его малыми частями в такие места, где невозможно было действовать”.
Военная неудача поразила Паскевича, но еще более он был поражен теми событиями, которые происходили внутри Джаро-Белоканской области. Весной, когда он уезжал в Петербург, ничто не могло предвещать, чтобы народ, без боя изъявивший покорность в сознании своего бессилия, так неожиданно и сильно ожесточился против русских. Причины этого могли скрыться, как полагал Паскевич, только в дурном управлении народом и “в худой дисциплине тамошних войск”. Ссылку Стрекалова на Старые Закатали как на гнездо мятежа и вечной ненависти к России Паскевич считал неосновательной. “С тех пор, как возведена русская крепость, – писал он Стрекалову, – Закаталы, удаленные от нее только на три версты, перестали быть тем важным и опасным пунктом, на который лезгины полагали некогда всю свою надежду”. Он указал ему на полную доступность закатальского ущелья, если действовать на один из флангов неприятеля, со стороны Катех или Белокан, и на полную несообразность плана, принятого Стрекаловым – подходить вперед по лощине и рубить лес, давая неприятелю все средства обходить нас самих с флангов и с тыла. Система полевых укреплений у Белокан и Талов для прикрытия дорог, ведущих в Кахетию, также подверглась со стороны Паскевича строгому порицанию, “ибо, – как говорит он, – нельзя преградить путь людям, которые, не имея никаких тяжестей, могут всегда проходить свободно; а чтобы отнять у них средства к набегам, нужно занять Катехи и Белоканы, с потерей которых они лишатся средств к продовольствию”.
“Если бы, – пишет он далее, – приготовления к восстанию лезгин оставались скрытыми до самого вторжения Ших-Шабана, то этого нельзя бы было не поставить в вину Сергеева, который, будучи местным начальником, не знал о готовности народа поднять против нас оружие; но Сергеев не раз доносил о замыслах неприятеля и, следовательно, действия их не были так скрыты, как ваше превосходительство описываете; но меры, которые нужно было принять для предупреждения бунта, вами упущены, и ни один из злоумышленников до сих пор не арестован; а между тем, если бы это было исполнено вами своевременно, то второго возмущения не могло бы и быть, так как народ лишился бы главных своих коноводов”.
Все это было безусловно верно; но с другой стороны нельзя не заметить, что и действия самого Паскевича были не безупречны, потому что события в Джаро-Белоканской области являлись только прямым последствием событий, разыгравшихся тогда в Дагестане, и на которые Паскевич так мало обращал внимания. Там то нужно было вырвать главный корень волнений, а без этого рубка отдельных ветвей мятежа не предохраняла от прорастания новых.
Находя, что пора щадить бунтовщиков уже миновала, Паскевич приказал Стрекалову срыть до основания все дома изменников, скот и имущество их отдать на разграбление ингилойцам и кахетинской милиции. Разорению и уничтожению должны были подвергнуться, впрочем, только те дома, которые препятствовали свободному сообщению через самые Джары, а остальные велено отдать в собственность грузинам, которые за то обязаны были их защищать. Главных виновников возмущения приказано было судить военным судом и расстрелять из них до двадцати пяти человек а остальных держать в Тифлисе, закованными в железо.
Таковы были суровые меры Паскевича, которыми он сразу хотел подавить в крае дальнейшее распространение вспыхнувшего возмущения.
XVII. ШТУРМ ЗАКАТАЛ И УСМИРЕНИЕ ДЖАРСКОЙ ОБЛАСТИ
После неудачного боя 15 октября, Стрекалов более чем когда-нибудь должен был стремиться скорее довести до конца экспедицию и взять Старые Закатали. Для выполнения этого предприятия находившихся в нашем распоряжении войск было, однако, недостаточно; стали ожидать новых подкреплений, а между тем приняли меры для обеспечения сообщений с Грузией. Войска на переправах были усилены, а в Адиабате, где находился большой продовольственный склад, учрежден был особый пост, под командой подполковника Платонова. В течение двух дней после роковой битвы, пока приводились в исполнение все эти распоряжения, неприятель нас не беспокоил; он, очевидно, сам понес большие потери и приводил в порядок расстроенное скопище. Только восемнадцатого октября в Старых Закаталах обнаруживаются признаки жизни, и Гамзат-бек высылает конную партию для захвата алиабатских складов,
