Николаевича желание попробовать себя на дипломатическом поприще. Это желание было еще больше подогрето встречей со старым знакомым по Калуге Хитрово, назначенным первым российским консулом в Битоли. В 1862 году Леонтьев вернулся в Петербург и в феврале 1863 года был зачислен в Азиатский департамент МИД.
Спустя 8 месяцев его назначают секретарем и драгоманом консульства на Крите. Молодой дипломат хорошо изучил местные обычаи, традиции, разобрался в политической ситуации, много и неформально общался с населением. Однако, не пробыв на Крите и года, он был отозван в Константинополь после ссоры с французским консулом, которого ударил за то, что тот плохо отозвался о России. Впоследствии поведение Леонтьева получило одобрение вице-канцлера Горчакова.
27 августа 1864 г. Леонтьев был назначен секретарем и драгоманом консульства в Адрианополе, где с небольшими перерывами пробыл до апреля 1867 года, а в 1865 году был награжден орденом Св. Анны 3-й степени.
Адрианополь Леонтьеву не понравился. Этот 'смрадный город' не пришелся ему по душе, хотя 'и в нем много поэзии'. А поэзия его прежде всего 'заключалась в простом народе, в турецких кварталах, в мечетях, в кладбищах, в банях, в хорошеньких девочках предместий...' Современники так характеризовали Леонтьева: 'Он был странно уверен, что от радости люди забываются и забывают о Боге. Потому не любил он, чтобы кто-нибудь радовался. Он точно не знал и не понимал, что 'любовь изгоняет страх', - нет, он не хотел, чтобы любовь изгнала страх. Для Леонтьева христианство было только якорем личного спасения, он сам старался сжать всю свою религиозную психологию в рамки 'трансцендентного эгоизма...'
Замараев отмечал: 'У него было сильно развитое эстетическое чувство. Когда он, например, слушал пение, то весьма редко глядел на поющего: для этого нужно было иметь певцу особенно счастливую, изящную наружность, которая бы не портила впечатления. Константин Николаевич не любил также, когда кто-нибудь услужливо подавал ему зажженную спичку, чтобы закурить папироску: из опасения увидать не совсем чистые ногти он всегда спешил взять спичку в свои пальцы...'
20 октября 1865 г. консул в Адрианополе Золотарев направляет в МИД его 'Записку о необходимости литературного влияния во Фракии'. В ней Леонтьев проводит мысль о том, что в борьбе России с Западом за влияние на славян 'необходимо наряду с политикой и религией использовать литературу и искусство, чтобы греки и славяне видели в России своеобразный государственно-национальный организм'. Кроме того, Россия должна оказывать культурное воздействие на народы Балкан через организацию и развитие там школьного дела.
Будучи неудовлетворен службой в Адрианополе и испытывая на занимаемой им должности недостаток в средствах, Леонтьев начал хлопотать о переводе на другое место. 15 апреля 1867 г. он получает назначение вице-консулом в Тульчу с производством в надворные советники, а спустя год награждается орденом Св. Станислава. 'Я здесь точно русский помещик. Сижу с утра в чистом белье, усы подкручены, лицо вымыто душистым снадобьем, туфли новые, комната простая, но хорошая, кухарка русская, труд, так сказать, на поприще отчизны', - напишет он в одном из писем.
Тихомиров напишет впоследствии: 'До тех пор не признаваемый, отрицаемый и более всего игнорируемый родной страной, он теперь почувствовал как будто некоторое признание. Это его утешало и окрыляло надеждами; он начинал думать, что в России есть еще над чем работать, и планы работ начинали роиться в его голове. Вообще, ему дано было провести конец жизни в относительно светлом настроении. Он мог думать, что он не изгой в своей родине, а первая ласточка той весны, которая изукрасит своими свежими цветами Россию, совсем было посеревшую в пыли своего национального самоотречения, псевдоевропеизма'.
Весной 1872 года Леонтьев напишет свою знаменитую 'Записку об Афонской горе и об отношениях ее к России'. 'Мы постоянно встречаем в этих великорусских выходцах людей, любящих нас, и главное, людей, которым можно верить'. Работая в Тульче, Леонтьев опять испытывает недостаток в деньгах и начинает ходатайствовать о своем повышении. 7 января 1869 г. его назначают консулом в Янину. Но вскоре ему стало тесно в затерянном в горах маленьком, тихом городке, и он обратился к своему непосредственному начальству, послу в Константинополе Игнатьеву, с просьбой перевести его в другое место, желательно на Дунай.
9 апреля 1871 г. Леонтьев получает должность консула, но не на Дунае, а в Салониках. 25 апреля он пишет большую 'Записку о путешествии надворного советника Леонтьева от Янины через Фессалию до Солуня'. В ней он сообщает о том, что местные христиане считают, что если 'в старину действительно нельзя было дышать', то теперь 'все перемены в обращении мусульман с христианами они приписывают России и только России, ее победам, ее трактатам с Турцией...'
Франк напишет о нем: 'Среди наших русских мыслителей Леонтьев, бесспорно, один из самых интересных и своевременных, несмотря на некоторые явные уродства его умонастроения. Быть может, большинство еще и теперь обратит внимание лишь на общественные и моральные заблуждения Леонтьева и увидит в примере Леонтьева только предостережение против всяких новых исканий, против всяких попыток переоценки традиционных политических и нравственных ценностей'.
Соловьев напишет позднее: 'Хорошо было в Леонтьеве то, что односторонность, исключительность и фанатизм его взглядов не выходили из пределов теории и не имели влияния ни на его жизненные отношения, ни даже на его литературные суждения. Этот проповедник силы и сильных мер менее всего был склонен обижать и оскорблять кого-нибудь и в частной жизни, и в литературе. Он как писатель никогда не кривил душой из-за личного самолюбия или партийного интереса и всегда в полной мере отдавал справедливость и личным, и идейным врагам своим'.
Хотя Леонтьев и поблагодарил Игнатьева за новое назначение, но местный климат оказался пагубным для его здоровья: открылась лихорадка. И уже в мае 1871 года он просит посла разрешить ему поездку на Афон, входивший в его консульский округ. В июле он настолько тяжело заболевает, что думает о смерти. Лекарства не помогают. В отчаянии Леонтьев обращается с молитвами и раскаянием к Матери Божьей. И, как он считал, произошло чудо: он почувствовал облегчение, болезнь отступила. В это время в его мировоззрении наступает перелом. Проблема религии в жизни и политике, взаимоотношения человека с Богом выходят для него на передний план. Леонтьев становится одним из самых беспощадных в России критиков либерализма, демократии, космополитизма, национализма, социалистических учений.
После болезни он отправился на Афон в Пантелеймонов монастырь, хотел постричься в монахи, но настоятель не дал благословения и уговорил его оставаться в миру. После возвращения в Салоники лихорадка возобновилась, и Леонтьев опять отправляется на Афон и приезжает в Салоники лишь в январе 1872 года, чтобы сдать дела, после чего снова едет на Афон, много молится, читает духовную литературу, постоянно общается со старцами и ведет жизнь аскета.
Георгий Иванов напишет позднее: 'Я все рвусь мечтой то на Босфор, то в Герцеговину или Белград, то в Москву и в Петербург, и мне иногда тяжело в этой тишине и в этом мире. Оттого я и сюда помолиться приехал, чтобы заглушить тоску по жизни и блестящей борьбе'. Весь он в одной этой фразе. Вот, приехал, молится, готовится принять монашество - и все для того только, чтобы 'заглушить тоску' по 'борьбе, по жизни'.
Говоруха-Отрок впоследствии отмечал: 'Широко образованный человек, глубокий аналитик, он веровал так же непосредственно и, если хотите, грубо, как любой умный и строгий в своей жизни крестьянин. И вот это-то было в нем дорого, и вот это-то в нем было необыкновенно оригинально: это сочетание широкого образования, по природе аналитического ума, изощренного постоянною умственною работою, с простою, здоровою, грубою - я не боюсь этого слова - мужицкою верою...'
В ноябре он подал прошение об отставке и назначении ему пенсии, которая и была определена с 1 января 1873 г. Отойдя от службы, Леонтьев еще около года жил на Афоне, отдаваясь литературному творчеству. Весной 1874 года он вернулся в Россию и поселился в своей деревне. В 1887 году Леонтьев поселился в Оптиной пустыни, где 23 августа 1891 г. принял тайный постриг под именем Климента, затем уехал в Троице-Сергиеву лавру.
После смерти Леонтьева Трубецкой напишет: 'Он искренно чтил и любил церковь и умер монахом, доказав на деле свое благоговение перед идеалом монашества. Он ставил святыню православия выше племенного филетизма, выше собственных рассуждений и умствований. Он жил своим умом, и если он пользовался при жизни заслуженной неизвестностью, то это не вследствие недостатка оригинальности и таланта. Теперь, после его смерти, мы можем воздать ему должное, так как той 'консервативной' партии, в
