задачу.
Жизнь потекла в новой палатке так же, как и раньше, но удобней и культурней.
В ожидании самолетов
Шли дни… Самолет из Уэллена несколько раз собирался в лагерь. Вылетал и за неисправностью мотора, плохой видимости, сильного тумана возвращался обратно. Аэродромы подчищались, отыскивались новые. Разламывались, снова подчищались и готовились к приему на все случаи. Но самолеты не летели…
Однажды в бараке, слабо освещенном двумя лампами «летучей мыши» да самодельными коптилками, собрался лагерь. У лампы — склоненное над журналом спокойное лицо Отто Юльевича.
— Разрешите начать? — задает он вопрос собравшимся.
— Можно, — гудят ответные голоса.
— Товарищи! Сегодня и вчера получены сообщения с Ванкарема, Уэллена и «большой земли». Разрешите мне в порядке очереди зачитать их все. [299]
С Ванкарема: «Самолет Ляпидевского сделал вынужденную посадку в районе Колючинской губы из-за перебоев в работе левого мотора. Люди живы, здоровы. Самолет после небольшого ремонта вступит в строй».
Барак облегченно вздохнул. Точно гора с плеч свалилась. Информация продолжалась:
«Летчики Водопьянов, Галышев и Доронин вылетают из Хабаровска. Группа Каманина — на «Смоленске».
Из Ленинграда на помощь челюскинцам правительство посылает ледокол «Красин».
«Красин»! Наше советское правительство бросило, вырвав у страны в период небывалой стройки, такие богатые силы и средства! Сообщение гласило, что вместо четырехмесячного обычного ремонта балтийцы обязались отремонтировать ледокол всего лишь за 25 суток. Страна принимала все меры, бросала все средства, для того чтобы оказать скорую помощь челюскинцам.
Да, мы не одни — с нами весь коллектив трудящихся великого Советского союза. Мы верили, что если за дело спасения взялся весь Союз, наша партия, то спасение будет обеспечено. Хотелось прыгать, кувыркаться и веселиться. Все было ясно.
Нужно лишь время, чтобы спасители могли ближе подтянуться к нам. Стягивалось кольцо стальных птиц. Все меньшие и меньшие расстояния отделяли их от лагеря. Не сегодня — завтра все они нагрянут сюда, к нам. В лагере челюскинцы шутили: «Я полечу на «Юнкерсе», — говорил один; другой хотел лететь на «Р-5», третий — на «американке», четвертый — только на дирижабле, а некоторые так-таки прямо хотели «оставаться» на льдине до прибытия «Красина».
В дни пурги
Шли дни. Они чередовались с ночью. Только ночи стали значительно короче, чем раньше. Летные дни были редки, а в последнее время их совсем не было. Солнце проглядывало сквозь густую пелену тумана и облаков очень редко. Норд-остовые ветры не сулили ничего хорошего. Низкая облачность, частые осадки, перемежавшиеся с поземкой. [301]
Реже удавалось и ходить на аэродром. Но каждый день, когда это только было возможно, 40–50 человек в две-три смены отправлялись с кирками, ломами, табогенами (санями), лопатами и деревянными кувалдами в ледяные поля. Там они, разбивая ропаки, подготовляли новые и выравнивали старые аэродромы.
В дни суровой непогоды палатки были битком набиты. Некуда было итти. Информация и диамат всегда проводились вечером. А днем палатки «варились в собственном соку».
— Николай Карлович! Расскажите нам, как вы жили в Англии, как живут англичане, как они работают, чем интересуются и вообще все, что знаете про них, — просит молодой кочегар из нашей палатки Герман Ермилов. — Ведь вы же обещали нам это сделать, когда будет свободное время. Сейчас оно и у вас есть и у нас. Сами видите, что в такую пургу никуда не пойдем, да и вы уже вероятно закончили с учетом топлива… Так начнем, что ли?
— Ну, что ж, начнем, — соглашается наш палаточный сожитель Матусевич.
Карлыч несколько лет пробыл в Англии, работал там на заводах. На пароходе «Челюскин» он был старшим механиком. Он рассказывает про жизнь английских рабочих, их заработную плату, про штрафы, жилищные условия, про быт, борьбу рабочих и вообще про все, что могло бы интересовать слушателей. Рассказ затягивается далеко за полночь… Уже лежа в спальных мешках, то тот, то другой задают вопросы. Карлыч на все дает исчерпывающий ответ.
— Ну, на сегодня хватит. Неизвестно еще, сколько дней будет продолжаться эта пурга, а то расскажешь все сразу…
— Ну, об этом не беспокойтесь, Карлыч, у нас есть резерв. Илья Леонидович еще не кончил нам доклада о Монголии. И о развитии жизни на земле он не досказал. Да и вы вместе с Ильей Леонидовичем еще хотели рассказать о русской истории. Нет, тем у нас хватит, — успокаивает Карлыча Герман.
И верно, тем еще хватило.
На следующий день, как только проснулась палатка, Илья Леонидович, еще лежа в мешке, начал рассказ о Монголии. Леонидыч в Монголии пробыл два года и изучил ее достаточно хорошо. По каждому вопросу, — касалось ли это быта, экономики, религии, борьбы народно-революционной партии, комсомола или взаимоотношений СССР с Монголией, — он мог рассказывать целыми часами. Было что рассказать… Шесть докладных часов в бараке не исчерпали всего, что следовало сказать о новой, возрождающейся стране, поэтому [302] естественен был интерес у всех нас к продолжению этого рассказа уже не в бараке, а в палатке.
За рассказом о Монголии следовал рассказ о жизни и работе в армии на южном и западном фронтах. Долго и много рассказывали каждый о себе, о своей работе… Так мы коротали дни, в которые, как говорит пословица, «хороший хозяин собаку на улицу не выгонит».
Погода и Погодов
Полдень. Сегодня дневальный — Карлыч. Саша-моторист попрежнему недоволен погодой. Слышен металлический звон пилы у камбуза. Готов обед. Карлыч уходит за супом.
— Чорт знает, что такое, уже обед, а Леонидыча все нет и нет! Опять где-нибудь в палатке Пушкина читает; придет, когда все усядутся за стол, а то и того хуже — когда кончится обед.
Пушкин — почти единственная книга в лагере, и на нее был спрос в каждой палатке и обязательно с чтецом. Юрка Морозов поддразнивает Сашу:
— Ты же староста. Придет — говори ему, а то болтаешь без него здесь один, а ему стесняешься сказать…
— Я стесняюсь? Никогда. Правду скажу всегда прямо в глаза. Что, мы здесь живем разве не на одинаковых правах? Я его проучу. Не оставлять ему сегодня обеда!
— Кому не оставлять обеда? — входя в палатку, задает вопрос Леонидыч.
— Кому, как не вам? — смущенно говорит Саша.
— Мне? А почему? Разве вы уже обедали?
— Нет еще, собираемся.
— Так в чем же дело? Значит я не опоздал.
— Да немного нехватило, чтобы опоздали. В палатку входят.
— Можно?
— А-а, Николай Николаевич Погодов! Можно, можно, заходите, — раздается сразу несколько голосов.
Николай Николаевич Комов — старший метеоролог. Погодовым его прозвали за то, что он наблюдает погоду.
— Ну, как погода, Николай Николаевич?
— Погода неважная. Низкая облачность, видимость до километра, 302 температура минус 28°, ветер До шести, а порывами и до семи баллов доходит.
— Ветер все норд-ост?
— Да, но он сейчас поворачивает на норд-вест.
— А долго будет, Николай Николаевич, длиться такая дрянная погода?
— Кто ее знает? Трудно сказать, располагая такими скудными данными, как у нас. Если бы была гуще
