копальхен, т. е. квашеное мясо моржа. Молодая чукчанка с изумительным искусством и быстротой режет кусок мяса на тонкие листочки, которые тут же с причмокиванием поедаются сидящими вокруг. Степа Фетин делает попытку отведать это блюдо, но… под дружный смех чукчей его выплевывает.
Еще три дня пути от Джинретлена до мыса Сердце-Камень. Один из наших каюров застрял у своих родственников, и мы снова идем с двумя нартами.
Как по линейке, вытянулся берег от Джинретлена до мыса Сердце-Камень. Идем по краю невысокого ровного плато тундры. Вдали справа — спокойные контуры сопок. Погода наконец улучшилась, и в середине дня высоко над нами гудят три самолета, летящие из Ванкарема в Уэллен.
— Вот черти, — говорит кто-то из ребят. — Они за три часа весь путь сделают, а нам дней десять надо…
Проходим мимо острова Идлидль, так хорошо памятного сибиряковцам. Здесь мы потеряли винт, отсюда начался дрейф вон туда, к мысу Сердце-Камень, высокие сопки которого с каменистыми столбами наверху уже хорошо видны. А немного дальше, у самого мыса, попал в ледяной плен год спустя «Челюскин», так и не освободившийся от льдов…
Впервые за пять дней небо чистое. Ослепительно блестит на солнце снег. Итти все-таки трудно. Всюду намело сугробы. То и дело проваливаешься по щиколотку, по колено.
Наконец мы на мысе Сердце-Камень. В большой, чистой яранге норвежца Волла, 32 года живущего на Чукотке, организована база для челюскинцев. С исключительной теплотой, заботливостью встречает нас организатор базы Зорин — учитель и комсомолец. Здесь же впервые за пять дней моемся, пьем чай из чистой посуды. В первый раз со дня гибели судна едим с тарелок вилками и столовыми ножами…
А на другой день — снова в путь. Погода опять испортилась: опять пять-шесть баллов норд-веста, опять пурга…
Переваливаем высокую сопку у мыса. Здесь на ровном плато встречаем большое стадо оленей, вырывающих из-под снега лишайники, которыми они питаются. Если жизнь береговых чукчей зависит от [439] моря, от моржей, от нерп, то чукчам, кочующим в глубине полуострова, все необходимое для жизни дают стада оленей.
Дорога идет вдоль высоких отвесных обрывов берега, по льду, среди торосов. Снегу, пожалуй, больше, чем было до сих пор. Передвигаться еще труднее. И хотя прошли мы всего 25 километров, останавливаемся на ночлег. Мы — в селении Сешан, приютившемся у подножья громады мыса Икигур.
Те же, что и всюду, яранги. Даже шаманский бубен висит в углу полога. Но у огня жирника пристроился 10-12-летний мальчуган с книгой и тетрадкой. Перелистываю книгу. Оказывается, азбука для чукчей. Латинские буквы покрыли ее страницы в странных для нашего глаза сочетаниях.
Снова в дороге… Каюры что-то долго не догоняют нас, и ребята уже начинают беспокоиться. Правильно ли мы идем?
К счастью, недалеко виднеются три яранги. Забираемся в одну из них, и начинается самое трудное занятие — разговор с чукчами. Чукчи ни слова не понимают по-русски, мы тоже не очень сильны в чукотском языке — не более 20 слов наберется у всех вас вместе взятых.
Кладу шапку на пол. Это должно изображать берег. Показываю на нас, потом вперед рукой: «тагам, тагам Икигур», т. е. пойдем, или идем в Икигур. Пальцем показываю на хозяев, на ярангу, потом на шапке показываю место этих трех яранг. И пальцем же показываю два пути отсюда на Икигур: верхом по горе и низом по льду, т. е. по шапке или же по полу около нее. Каждый раз неизменно любезный, но ничего не понявший чукча с готовностью кричит свое «ы-ы-ы», т. е. «да». Вот и пойми, где нужно итти…
Но вот Феде Решетникову удается наконец объяснить чукче, чего мы от него хотим. Мы снова в дороге. Идем опять по снегу, по льду. Ночевка в Инчоу, и на десятый день мы в Уэллене.
Позади — около 500 километров зимней дороги, из которых только 80–90 каждый из нас проехал на собаках, остальные же прошли пешком. [440]
Секретарь экпедиции Сергей Семенов. В бухте Лаврентия
Два месяца жизни в палатках на льду несомненно сказались на состоянии здоровья не одного челюскинца.
Однако в продолжение всей двухмесячной ледовой эпопеи в самом лагере Шмидта (если не считать болезни начальника экспедиции и отравления биолога Белопольского сырой медвежатиной) не произошло ни одного серьезного заболевания. Заболевания начались тотчас же после того, как челюскинцы ступили на твердую землю.
Это и понятно. В «почве» и воздухе лагеря Шмидта — никаких микробов. Инфекции не существовало. В лагере Шмидта легче замерзнуть, чем простудиться.
Кроме того в лагере Шмидта всегда царила атмосфера всеобщей нервной подтянутости, постоянного морального подъема. Атмосфера эта безусловно помогала слабым в физическом отношении товарищам успешно переносить большие физические трудности и весь суровый режим лагеря. [441]
Но как только самолеты высадили первых челюскинцев на твердую землю, начались заболевания, главным образом простудного характера.
Еще в Ванкареме у нескольких товарищей обнаружился грипп довольно-таки злокачественного характера.
Между Ванкаремом и Уэлленом около 500 километров пути берегом Чукотского моря. Половина всех челюскинцев проделала этот путь частью пешком, частью на собаках. Стояли сильные морозы, пурга; на промежуточных базах оказалось недостаточно продовольствия.
Несколько товарищей пришли в Уэллен больными, в самом Уэллене заболело еще несколько человек (в том числе часть товарищей, доставленных в Уэллен самолетами).
Заболевшие по возможности немедленно отправлялись из Уэллена в бухту Лаврентия, где расположена культбаза Комитета Севера; при культбазе — единственная на Чукотке больница.
В списке товарищей, отправленных из Уэллена в лаврентьевскую больницу, находились: летчик Бабушкин, кочегар Громов, биолог Ширшов, аэролог Шпаковский, метеоролог Комов, инженер-конструктор (судостроитель) Расс, инженер-физик Факидов, судовой механик Тойкин, матрос Киселев, печник Березин, зоолог Стаханов и некоторые другие. В самом конце апреля отправили самолетом и заместителя начальника экспедиции Боброва.
К 1 мая в лаврентьевской больнице скопилось 16 больных челюскинцев, из них шесть тяжело больных. Кроме челюскинцев в больнице лежало несколько чукчей, в том числе роженицы.
Единственная больница на Чукотке, надо признаться, достаточно убогая, плохо снабжена, примитивно оборудована, имеет малочисленный обслуживающий персонал. Несмотря на истинно героические усилия главврача Елизаветы Петровны Кузьминой и единственного помощника главврача Зинаиды Николаевны Котовой, больница конечно не смогла бы справиться с неожиданным наплывом больных.
Больнице помогли челюскинцы.
Пользуюсь случаем, чтобы отметить здесь изумительно сердечное, внимательное до трогательности отношение обоих врачей к больным челюскинцам, а также врача станции ГУСМП в Уэллене т. Леонтьева. Челюскинцы, жившие в бухте Лаврентия, никогда не забудут этого отношения. Привожу только один штрих: оба врача-женщины, чтобы сохранить больных женщин-челюскинок в чистоте, одевали их в собственное белье.
Здоровые челюскинцы взяли больницу под свое шефство. Силами [442] челюскинцев в больнице был проведен своеобразный ремонт: починены двери, устранен их скрип, исправлена ванна, починены кровати, примусы, лампы, наточены хирургические инструменты, бритвы.
В больнице не было угля. У местного пограничного отряда челюскинцы раздобыли уголь. Вид больницы изменился. В больнице стало тепло. Незакрывавшиеся двери стали закрываться, скрипучие перестали скрипеть. В теплых коридорах наступила тишина.
У местного отделения кооперации челюскинцы получили несколько кусков ситцу. Местное население сорганизовали на пошивку постельного белья больным и здоровым челюскинцам.
Для обслуживания больницы и ухода за больными чукчами и челюскинцами выделили женщин-
