Вечером, отведав омлет системы Красинского, за чаем Отто Юльевич расспросил у Власовой о положении на острове.
Начальник станции Минеев вынужден был перебраться из-за отсутствия топлива на северное побережье, где есть плавник. Сейчас он там устраивает жилье. Эскимосы с нетерпеньем ждут парохода.
О себе Власова говорит, что они с мужем затосковали о материке и за четыре года пребывания здесь сильно устали.
Запасы пиши и одежды есть. Больное место — отсутствие топлива.
— Последние ящики дожгу и поеду к мужу на север, — говорит Власова.
Переночевав, поднялись утром в тумане и пошли на мыс Северный.
Когда самолет взял высоту и вырулил к югу, мы были ослеплены блеском с востока, где огромным полированным гранитным пьедесталом высился Геральд. Солнце до блеска отшлифовало его.
Забилось сердце при мысли о том, что этот пограничный советский [135] аванпост мы еще не освоили. Велики пространства нашей Страны советов!
Чистая вода у Геральда быстро кончилась, навстречу снова наплывал лед, суровый и холодный. И напрасно мы напрягали глаза, припадая то к одному, то к другому борту нашего самолета, — воды не было. Только когда ясно вырисовался скалистый берег мыса Северного, мы заметили кое-где полыньи.
Темное пятнышко у берега величиной со спичечную коробку при нашем приближении превратилось в подлинный, но крошечный корабль.
Это был «Челюскин». Три раза вылетел пар из игрушечной трубы, и мы услышали вместо гудка тихий, придавленный лай. Точки людей шныряли по палубе. [136]
Мы делаем круг еще ниже и летим вперед, указывая, куда итти «Челюскину». Сами же через 10 минут садимся у станции мыса Северного.
Здесь Отто Юльевич тщательно осматривает только что воздвигнутые постройки, удивляется прекрасному их выполнению, хвалит краснознаменца Петрова, начальника станции мыса Северного, знакомится с работниками, расспрашивает обо всем.
Когда солнце стало садиться, из-за скал мыса вышел темным силуэтом массивный «Челюскин». Он медленно приближался.
Мы сели на моторный катер и поплыли ему навстречу.
Но все усилия катера были напрасны: даже небольшие торосы были для него горами. Надо было ждать корабля. Он шел медленно, с трудом и, не дойдя до нас, остановился.
Тогда мы сошли на лед и через полчаса были у судна. Огни кают манили уютом. Несколько прощальных рукопожатий с северянами, и по веревочному трапу мы поднялись на борт. [137]
Журналист Б. Громов. Начиналась зима
Первые дни сентябрьских заморозков. Правительственная арктическая экспедиция на «Челюскине» подходит к огромным серебряным от свежевыпавшего снега гористым берегам Чукотского полуострова.
Позади гигантский путь: Ленинград, Скандинавия, Мурманск, Берепцово и Карское моря, Новая и Северная Земли, море Лаптевых.
Впереди — последний этап перед выходом в чистую воду: Чукотское море.
Огромным трудом, неутомимой энергией команды «Челюскин», не будучи ледоколом, преодолел тот самый путь, который в прошлом году так тяжело достался краснознаменному «Сибирякову». Вмятины в бортах, потеря одной трети лопасти гребного винта, пробоина с правого борта — вот в каком состоянии раненый «Челюскин» подходил к финишу своего похода.
В Арктике начиналась зима. Сплошные ледяные поля многолетнего полярного пака закрыли все море. Дикие вьюги сменили пургу, [138] темные прорехи полыней затягивались тонким, прозрачным, но упругим льдом.
Надо было спешить, а спешить было нельзя. Неуклюжий, широкий «Челюскин» с большим трудом разворачивал свой корпус в разводьях, застревая в узких местах. В дымные топки тогда без счету, без меры летел драгоценный для нас уголь, три огромных котла надрывались от пара. Так продолжалось иногда часами.
От сильных ударов в перемычки треснул форштевень — нос «Челюскина». Словно срезанные острой бритвой слетали заклепки в мрачных, бездонных трюмах. Гнулись шпангоуты — крепкие ребра судна. И глядя задумчиво на льды с темными пятнами полыней, на момент опустив черненький «Цейс», вздыхал Воронин, как о прежнем, давным-давно ушедшем соратнике:
— Сюда бы «Сибирякова»! Разве я стал бы тогда церемониться с таким льдом…
С каждым днем итти к столь страстно ожидаемой чистой воде становилось все труднее. Гигантские ледяные поля будто вспаханы чьей-то могучей рукой в непроходимые торосы. Все перемешано в дикую, крутую кашу, в невообразимый хаос нагромождений.
Брюзжит бледный и утомленный, давно забывший сон капитан.
Далеко позади, в сиреневой дымке тумана, черной приплюснутой лепешкой виден мыс Северный. На корме жутко стоять. Винт в диком бешенстве, с остервенением бьет на полном ходу огромные, подвернувшиеся под него глыбы. Удар за ударом. Стремительно вылетают льдины из-под кормы, исполосованные, расчерченные мощными взмахами лопастей. От ударов дрожат палуба, ванты, все снасти, и, кажется, еще момент — и мы будем на положении «Сибирякова» — без винта и вала.
В машинном отделении «запарка». Плотный, коренастый механик Тонкин вьюном носится от ручки телеграфа — чтобы ответить на приказ капитана изменить ход, к рычагу — чтобы переменить скорость движения. От быстроты и ловкости Тойкина зависит быть может судьба экспедиции: замешкается он — и на полном ходу всей мощью своих 2 400 сил с грохотом налетит «Челюскин» на многотонную глыбу. Тогда — новые вмятины, а возможно — пробоина.
В трюме вода. Чуткое ухо Тойкина все время прислушивается к ритму работы винта. Чуть послышится удар подвернувшейся льдины — опять прыжок к рычагу, чтобы, не дожидаясь приказа сверху, остановить машину. А льды настойчиво бьют, непрерывно [139] заставляя дрожать пол в машинном отделении, гулко отзываясь в каютах.
Ночь приходится стоять без движения: бесполезно бросать в топки ценное топливо, не видя даже из верхней, прикрепленной к мачте бочки, что творится по курсу.
Все кругом накрепко сковано упругим и крепким, хотя ломающимся, зловеще шипящим под напором форштевня нилосовым льдом. Нилос повидимому образовался уже много дней назад. Его запорошило тонким налетом сверкающего, искрящегося снега, а неуемный северный ветер расписал замысловатыми рисунками и узорами.
Воронин, вахтенные штурманы и штурвальные матросы перенесли свои дозорные посты на верхний мостик, откуда безнадежно силятся пронзить туманную муть. Сверху они спускаются промерзшие, засыпанные снегом, с медными лицами и воспаленными, красными глазами.
Ветер, не торопясь, дрейфует «Челюскина» на восток. Движение медленное, нудное, грозящее задержать нас до наступления стужи, когда выход на чистую воду станет несбыточной мечтой. Но все же — движение, движение вперед в нужном нам направлении, и эта маленькая радость заставляет бодрее смотреть в будущее, верить в грядущий успех: «Челюскин» еще померяется силами со льдами!
Удар — и длинная извилистая трещина стремглав бежит вперед по нилосу, заворачивает резко в сторону и заканчивает свой бег, упершись в многолетний торос…
Темной, безлунной ночью у мыса Ванкарем «Челюскин» залез в ледяной мешок, в огромные нагромождения полярного пака. Пришлось остановиться и начать взрывные работы. Крошечные фигурки людей пробивают топорами затянутую нилосом полынью, чтобы спустить в воду банку всесокрушающего аммонала. По вздыбленному ледяному полю змеится электропровод.
— Ну, знаешь, голубчик, долго же ты возишься! Пока будешь готовиться, лед растает, — обращаясь к подрывнику, балагурит Воронин, еще не потерявший природной веселости.
— Рааз, дваа, три, — крикнули снизу, и подрывник резким движением руки соединил провода.
