самодельный нож.
— Видишь, Лазкин, — упрекнул Чугаев, — а ты говорил — нет.
— Не Лазкин я, — упрямо повторил тот.
— Не Лазкин, так не Лазкин, — сговорчиво согласился Чугаев. — Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, — теперь уж слушайся!
В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль — сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.
— Удобно, товарищ майор, — в холодочке! — сказал Меженцев.
Лейтенант поднял подушку — под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.
— И часы и деньги, конечно, твои? — с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.
Лазкин понял насмешку, передернул плечами.
— Чего там — веди. Все одно убегу!
— Ну и дурак! — горячо вырвалось у Меженцева.
Чугаев хотел одернуть лейтенанта — оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:
— Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, — солнцу вот радуйся! Семью заведи!
Лазкин угрюмо молчал.
— Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, — посуровел Чугаев. — Проведем опознание.
— Тетку не трогайте, — глухо сказал Лазкин. — Неволил я ее...
— Честных людей не трогаем! — отрезал Чугаев. — Не тебе о них беспокоиться!
В селе скрипели калитки, мычали коровы — начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.
...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.
— Вот он! — шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. — Поздравляю, лейтенант!
— Спасибо, товарищ полковник, — смутился Антон. — Пик хорошо работал!
Глаза полковника заголубели.
— Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...
Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.
— Гражданин, — начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!
— Прости, друг! — крикнул на бегу Антон. — Дочь родилась!
Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.
ТИХИЙ УЧАСТОК
Корреспондент оказался на редкость любопытным. Интересовало его буквально все: какая у него, у Лобова, зарплата, сколько за год было происшествий, кто выдает санкцию на обыск, как кормят задержанных в КПЗ[3]. И это — не говоря о главном: худому длинноносому человеку, поверх очков разглядывавшему Лобова цепкими зелеными глазами, нужно было порекомендовать лучшего участкового уполномоченного, о котором он собирался написать для своей газеты очерк.
В кабинет непрерывно входили, капитану Лобову приходилось прерываться, выслушивать сотрудников, отвечать и давать указания. Лобов невольно хмурился. Хотя корреспондент и явился по рекомендации начальника областного управления (полковник позвонил лично), на все-таки — человек посторонний, а милиция — это не кондитерская фабрика!
Когда в кабинет зашел заместитель Лобова капитан Заречный, Лобов шумно обрадовался.
— Вот кстати, Алексей Федорович! Знакомься — товарищ из газеты. Как раз по твоей части — интересуется работой участкового. Пригласи товарища к себе, побеседуйте по душам. В общем, погостеприимнее!
Зазвонил телефон, потом привели двух задержанных карманников — день начальника райотдела крутился своим чередом, — и Лобов вспомнил о корреспонденте только под вечер, столкнувшись с Заречным на крыльце.
— На ком же вы остановились?
— И не подумаешь, — пожал плечами Заречный, — на Александрове.
— На Александрове? — Лобов был поражен. — Да что ж о нем писать? Участок — тихий, сам — и того тише. Не понимаю!
— Да я тоже удивился. Предлагал ему Богорудько — у того и участок боевой, и сам мужик подходящий — отказался. Тут как раз зашел Александров — поговорил с ним, узнал, что на участке особых происшествий нет, и ухватился. Вот, говорит, с ним и займусь.
— Странно, — недоумевал Лобов, мысленно представив себе младшего лейтенанта, выделявшегося среди остальных участковых разве только своей скромностью. Подумав, философски заключил: — Ладно, ему виднее. И без него дела хватает!..
А в это время корреспондент областной газеты Албеков, заложив за спину длинные руки, неторопливо шел с младшим лейтенантом Александровым по одной из окраинных улиц и с интересом слушал. Молодой симпатичный парень в белом офицерском кителе рассказывал о родном городе Албекова такие вещи, о которых тот, старожил, немолодой человек и, в довершение ко всему, журналист, к стыду своему, не знал.
— Строятся, — показывал Александров на квадратные срубы, желтеющие среди густых ветел. — Ну, скажи, как грибы растут! А раньше-то ведь тут болото было — топь и топь! Солдатские огороды называлось.
— Почему ж солдатские?
— В насмешку, должно быть. Известно, какие у солдата были огороды!
— Остроумно.
— А вот там, на горе, местность называлась Каюковкой. Тоже мой участок. Старики по старой памяти и сейчас так зовут.
— Откуда же такое название?
— Место больно неспокойное было. Это уж не город считался, баловали там сильно. Как кто, бывало, зайдет туда, так и каюк — конец!
— А теперь как?
— Теперь? — Александров даже не сразу понял вопрос и переспросил: — А что теперь? Тихо, спокойно. Теперь за эту Каюковку город еще на пять километров ушел. Да ведь это когда и было — до революции, вон когда!
Это «до революции» прозвучало в устах младшего лейтенанта примерно так же, как «при царе Горохе», и Албеков невольно улыбнулся. Хотя что же: Александрову двадцать восемь, ему, Албекову, сорок, но и для него то время — как страницы учебника! А ведь живут еще тысячи людей, которые родились при царизме, боролись с ним, делали революцию.
Несколько минут, задумавшись, Албеков шел молча, изредка поглядывая на своего спутника. Смуглолицый крепыш привычно мерял дорогу ровным упругим шагом, то и дело здоровался, поднося руку к форменной, с красным околышем фуражке, и тогда взбухающая горка мускулов плотно натягивала узкий рукав парусинового кителя. По обеим сторонам зеленеющей лужайками улицы на лавочках и крылечках, отдыхая, сидели женщины и мужчины, и все они приветливо кивали младшему лейтенанту.
— Ты что, Николай, всех их, что ли, знаешь? — заинтересовался Албеков.
