поклонницами Зарембы. Мать, не находя ничего предосудительного в ночных отлучках сына, молчала. В ушах все настойчивее звучал насмешливый голос Зарембы: «Что, Телок, — скуксился?..» и Заикин продолжал жить нелегкой в его годы двойной жизнью — заботливого сына, приносящего домой весь свой очень неплохой заработок способного токаря, и — преступника, заучившего наставления «старшего» о том, что жизнь одна и надо ее поинтереснее прожить!
В один из майских вечеров вместе со своим приятелем по ФЗО Заикин отправился в парк. В восемнадцать лет всегда тянет делать то, что еще недавно было недозволено, а теперь, самостоятельным людям, — можно. Ребята зашли в летний ресторан, заказали вина и салат из помидоров — на большее денег у них не хватало. Вино оказалось крепким, ребята захмелели, громко разговаривали, смеялись.
Сидящие за соседним, уставленным закусками и графинами, столиком парни начали подтрунивать. Один из них, с плешиной на виске, отчетливо произнес самое обидное для взрослого восемнадцатилетнего человека слово: сопляк!
Захмелевший больше своего приятеля Заикин побледнел, с ненавистью посмотрел ухмыляющемуся парню прямо в глаза:
— Клейменый!
Ухмылка медленно сползла с лица парня, он прищурился.
— Может, выйдем?
— А что, выйдем! — вскинулся Заикин.
Вскочил было и приятель Заикина. Оставшиеся сидеть за столиком парни многозначительно предупредили:
— Сиди, не лезь!
Наблюдавший всю эту сцену похожий на цыгана молодой человек, сидевший в самом углу с двумя веселыми девицами, легко поднялся и, прикуривая на ходу длинную папиросу, направился к выходу. Приятель Заикина и стерегущие его парни не обратили на стройного человека в синем пиджаке и белых брюках никакого внимания.
Дрожавший от возбуждения Заикин и вразвалочку шедший впереди «плешивый» завернули за пустую, с погашенными огнями музыкальную раковину; парень, словно собираясь почесать щеку, поднес руку к лицу и неожиданно, крякнув, резким коротким ударом в ухо сбил Заикина с ног.
— Лихо! — сказал похожий на цыгана молодой человек, вышедший из-за кустов.
Он легко, словно играя, бросил ошеломленного парня через подножку, могучим рывком за шиворот поставил Заикина на ноги, не оглядываясь, бросил:
— Иди за мной, телок!
И Юрий Заикин, словно побитый молодой пес, нашедший хозяина, сплевывая и всхлипывая, послушно пошел следом.
Прозвище «Телок» так потом и пристало к нему, как Юрий яростно ни сопротивлялся. Вскоре, правда, примелькавшись, оно словно бы утратило свое обидное первоначальное значение и стало звучать так же привычно и просто, как, допустим, и Юрка...
Велев ждать его у ворот — сказано все это было спокойным и властным голосом, — неожиданный защитник Заикина вернулся в ресторан. Несколько минут спустя Юрий сидел уже в такси между двумя привалившимися к нему девицами, от которых пахло вином и духами; занявший место рядом с шофером черноволосый не обращал внимания на возню и хихиканье за спиной, негромко напевал.
Исщипанный и зацелованный мокрыми липкими губами, Заикин выскочил из машины у своего дома; вышедший попрощаться с ним молодой человек энергично стиснул Юрию руку:
— Ну, будем знакомы — Федор Заремба!..
На следующий день, после работы, Юрий отправился на улицу Фрунзе.
Открывшая ему глухая старушка с тусклыми, ничего не выражающими глазами ввела его в полутемный коридор, молча ткнула пальцем в прикрытую дверь. Заикин нетерпеливо открыл ее, оказался в просторной светлой комнате. Сидевший спиной к нему Заремба что-то быстро убрал со стола, недовольно оглянулся:
— Когда входишь, нужно опрашивать разрешения.
И, заметив, как паренек смутился, озадаченный таким приемом, подобрел:
— Ладно, входи, присаживайся. Ну, как после вчерашнего?
Начался непринужденный разговор; подбадриваемый улыбчивыми черными глазами, Заикин в первые же пять минут доверчиво выложил всю свою коротенькую биографию, основными вехами которой были смерть отца на фронте, школа ФЗО и работа на заводе. В свою очередь он кое-что узнал и о Зарембе. Правда, это кое-что, если говорить всерьез, свелось к одному — Федор Заремба работал слесарем на электростанции. Сообщенная небрежным тоном весть эта поразила Заикина. В его представлении высокий красивый Заремба, одетый вчера с иголочки, а сегодня прохаживающийся в шелковой пижаме, мог быть кем угодно, но только не слесарем. Все знакомые заводские ребята одевались чисто, но скромнее, без какого-то выделяющего Зарембу щегольства, ни у кого из них не было и пижам. Удивление это подогревалось тем, что непривычно для Заикина выглядела и комната, в которой он сидел на гнутом венском стуле. В углу стоял дорогой радиоприемник, на полу лежал хороший пушистый ковер, кровать, словно у девушки, была занавешена легким прозрачным пологом. Обстановку дополняли письменный стол у окна, две картины в рамках и этажерка с книгами. Юрий и сам неплохо зарабатывал, всю жизнь работала его мать, а прежде — и отец-токарь, но жили они куда проще. Невольно возник вопрос: на что же так живет Заремба, если он в самом деле работает слесарем на электростанции? Но вместо того чтобы спросить об этом, Заикин коротко восхитился:
— Красиво живешь!
Тогда-то он и услышал фразу, которой впоследствии не раз глушил укоры собственной совести.
— Э, парень! — повел черными цыганскими глазами Заремба. Уметь надо. Жизнь коротенькая, как распашонка, и прожить ее нужно поинтереснее! — Заремба усмехнулся: — Читал «Как закалялась сталь»?
Заикин хорошо помнил эту книгу, когда-то поразившую его воображение, смутно помнил и крылатые слова Павки Корчагина.
— Там по-другому, не так.
— По-другому, а смысл один, — снисходительно пояснил Заремба. — На аккордеоне играешь?
— Нет!
Заремба вынес из-за полога аккордеон, ослепивший перламутром, склонил на плечо голову и заиграл что-то красивое и протяжное.
Юрий смотрел на своего нового приятеля преданными и восхищенными глазами — вот какой человек!
С этого дня Заикин зачастил на улицу Фрунзе, проделывая длинный путь с одного конца города на другой. Впрочем, ради дружбы с Федором, который был старше его на восемь лет, Юрий был готов на все, что угодно, не подозревая, конечно, что его новый приятель как раз и воспитывает в нем такую готовность. Заремба относился к нему приветливо, чуть-чуть иронически-снисходительно отвечая на его восторженную привязанность и неизменно сохраняя между собой и пареньком известную дистанцию. Во всяком случае, через полмесяца почти ежедневных встреч Юрий знал о Зарембе так же мало, как и в день их первого знакомства на дому.
Впрочем, это было не совсем так. Заикин знал уже, что каждый раз открывавшая ему глухая старушка была теткой Федора; жила она в соседней каморке и, открыв дверь, сразу же исчезала в темном углу коридора. Юрию иногда она казалась выжившей из ума: ни единого слова, тусклые глаза, оживлявшиеся лишь тогда, когда племянник в редких случаях обращался к ней. Не замечая никого, кто приходил к нему, в том числе и Заикина, словно они были бестелесными тенями, которым по нелепой необходимости, приходилось открывать, глухая, встречаясь взглядом с Федором, начинала как-то смешно, словно овечка, светиться. Кажется, она боготворила его. Юрий, не зная этого слова, по-мальчишески чутко угадывал это и полностью одобрял.
Изредка Заикин заставал у Зарембы его товарищей; обычно с его приходом они уходили. Что? связывало
