Но сын продолжал смотреть на него укоризненно, сунув руки в карманы.
— Ну шо такое? — не выдержал наконец мужичок. — Ну, немного угостили добрые люди… Однополчанина встренул на Екатерининской… Мы с ним знаешь как под Алленштайном… Когда на нас эсэсовцы со «штурмгеверами» поперли…
— Каждый день?.. Отец, мне Васьки за глаза хватает. Еще с тобой возиться!
— Сережка! — попытался насупиться фронтовик и даже пальцы сжал в кулак. — Ты на отца-то голос прибери, слышь!.. Я ж за тебя, между прочим, кровь проливал! За твое беспросветное счастье…
— Ну и грузись тогда один, — пожал плечами Сережка и, хлопнув дверью, скрылся в подъезде.
Мужичок, благодушно посмеиваясь, полез в карман за дешевыми папиросами-«гвоздиками». Не такой был сегодня вечер, чтобы злиться. Да и однополчанина он действительно встретил, не соврал.
Худой, стриженный наголо пацан, одетый в добела застиранную ковбойку и болтавшиеся на нем солдатские брюки, рассеянно поглядывая по сторонам, брел по панели улицы Ленина. Его толкали, обгоняли, задевали прохожие, но он знай себе неспешно чапал, лузгая семечки и изредка отвечая на слишком уж обидные шутки в свой адрес.
Да, вечер был поистине чудесен. С ревом обгоняли друг друга автомобили, расхваливали свой товар продавщицы цветов. Парами, держась за руки, шли по тротуару дети, приехавшие на экскурсию из пионерлагеря «Украинский Артек». Они, вертя головами во все стороны, старались слушать объяснения экскурсовода, но куда больше их привлекала вереница из десяти пацанов, двигавшаяся вслед за толстым, одышливым дядькой, заметно прихрамывавшим на левую ногу. Пацаны в точности копировали походку дядьки, отчего встречные прохожие давились от смеха.
Наконец дядька догадался оглянуться. Пацаны кинулись врассыпную.
— Я вас! — взвился над улицей Ленина негодующий, насквозь пропитой бас. — Халамидники!.. И это за вас, бандиты, мы проливали кровь! За нашу смену! За наше будущее!.. Товарищ милиционер, обратите внимание…
Постовой в мокрой от пота белой гимнастерке вежливо козырнул в ответ:
— Изложите вашу жалобу связно, гражданин.
— Связно?! — изумился толстяк. — Да вся улица видела, шо они меня передразнивали самым злодейским образом! Так шо примите меры…
Обходя незадачливого прохожего, горожане смеялись. «Очередь» одесские пацаны устраивали каждый вечер, и обижались на эту шутку разве что люди, у которых чувство юмора отсутствовало напрочь, то есть исключительно не одесситы. Толстый дядька наверняка был приезжим из Херсона или Николаева, а может, даже из Киева.
Подросток в ковбойке и солдатских штанах тоже с улыбкой оглядел толстяка, продолжавшего жаловаться на судьбу усталому постовому. Слышался женский смех. С Дерибасовской дребезжали переполненные, тускло освещенные троллейбусы. Впереди зажигал огни оперный театр. И не подумаешь, что буквально несколько дней назад на площади перед ним лютовала яростная, жаждущая крови толпа…
…— Ну, — буркнул Штехель, закусив от усердия губу. Он вынимал с помощью шила косточки из вишен, аккуратно складывая ягоды в банку. — Дальше шо было?
Его племянник Славик вздохнул:
— Она попросила его купить с лотка пирожок. Там с вишнями были… А он ее потянул дальше, к букетам. Ну, выбрал самый большой, розы. Сдачу не взял. Дал ей. А она отошла и засунула букет в урну. Потом вернулась к пирожкам, купила один…
— А он шо?
— Засмеялся. Наверно, денег навалом, букеты ж дорогущие… А когда они дальше пошли, тая торговка взяла букет с урны та снова на продажу поставила…
— Понятное дело, чего ж добру пропадать, — хмыкнул Штехель, поворочался на табурете, устраиваясь поудобнее, и примерился шилом к очередной вишне. — Дальше…
— Дальше он сапоги чистил у безногого… Дал ему два рубля, я видел. Потом они вместе подошли к театру… Он ее там так за ручку смацал… — Пацан хихикнул в кулак, но Штехель только досадливо поморщился:
— Пистолет при нем был?
— Был, — мгновенно посерьезнел Славик. — Кобура не пустая.
— Никто за ним не шел?
— Я шел…
— «Я шел»! — передразнил Штехель, с силой втыкая шило в вишню. — Другие шли?
— А-а, — понятливо отозвался племянник. — Не, не видал никого.
— А ты не высовывался?
— Да не, я так, издаля, — на секунду замешкался пацан. — Как учили.
— Ну а дальше?
— Дальше они в театр не пошли. Повернули до Приморского. Постояли у пушки, у фуникулерной будки…
Штехель, рассеянно кивнув Славику, потащил полную банку вишен к плите. На большой кастрюле подпрыгивала под напором пара крышка.
— Как вам отдыхается, товарищи? — рядом со столиком Кречетова и Тони остановился величественный метрдотель, наверняка помнивший быт еще дореволюционной Одессы. Его блеклые глаза источали отработанную до автоматизма почтительность.
— Хорошо отдыхается, — кивнул Кречетов. — А чтобы отдыхалось еще лучше, принесите нам, будьте любезны, еще бутылочку шампанского. Желательно, конечно, не местного винзавода, хоть это и непатриотично… И фруктов не забудьте.
— Всенепременно, товарищ майор, — вежливо наклонил седую голову мэтр…
Провожая его глазами, Тоня усмехнулась:
— Чего он так перед тобой стелется?
— Ну, я же прокуратура… Важное ведомство, С ним обычно предпочитают дружить. На всякий случай, мало ли что…
Осчастливленная клиентами официантка поставила на столик бутылку «Абрау-Дюрсо» и вазу с крупными, иссиня-черными сливами. Майор взял бутылку:
— Ну что, по-гусарски или чтобы людей не беспокоить?..
— По-гусарски, по-гусарски! — захлопала в ладоши Тонечка. — Мне все-таки хочется у тебя хоть раз выиграть!…
Кречетов, освобождая бутылку от серебряной фольги, притворно вздохнул:
— Сколько раз я говорил тебе, что это невозможно… Ну раз ты так хочешь — пожалуйста. На что спорим на этот раз?..
— На пламенный поцелуй знаменитой артистки!..
— И все?.. — удивился Виталий. — Нет, только на поцелуй я, пожалуй, не согласен…
— Ну ладно, — скромно опустив глаза, согласилась Тоня. — Спорим на… на нечто большее. Хочу, чтобы эта пробка НЕ ДОЛЕТЕЛА до потолка!.. Потому что он очень-очень высокий!.. И если она не долетит, ты… ты сделаешь сегодня все, о чем попрошу я…
— А если долетит — то наоборот, — с улыбкой заключил майор, снимая с пробки проволочный намордничек.
Потолок в ресторане, где они пировали, действительно был высоченный, метров под восемь. На пыльной лепнине можно было различить несколько темных отметин.
— А я, в отличие от тебя, верю в то, что пробка до потолка ДОЛЕТИТ, — улыбнулся Виталий. — И поэтому она долетит… Пожалуйста, оп-ля!..
Он взболтал бутылку и отпустил палец, удерживавший пробку в горлышке. Бутылка выстрелила в его руках не хуже пистолета. Некоторые посетители, из нервных, вздрогнули, обернувшись в сторону Кречетова. Высоченная струя пены ударила кверху и опала. А Тоня, казалось, была готова расплакаться — на пыльном
