Ночь перед допросом практически не спал, тщательно обдумывал те вопросы, которые хочу задать. Чтоб не забыть, все записал на листочке, получился приличный список. Несколько раз корректировал, переписывал заново, муки творчества продолжались всю ночь. Перед утренней молитвой сделал зарядку, принял холодный душ и лег в кровать, ожидая когда вызовут.
Незаметно уснул, сказывалась бессонная ночь. Проснулся только перед самой утренней проверкой. Весь был, как на иголках, никто точно не знал, во сколько меня вызовут, переоделся в хорошую одежду, подаренную Олигархом, новый белый свитер и синие джинсы, на ногах теплые носки и туфли (по тюрьме ходили в тапочках). Попытался отвлечься и сыграть партию в шахматы с Мономом, но не следил за игрой и продул два раза подряд.
Прошел обед, часовая стрелка неумолимо подходила к трем часам, я знал, что у следователя рабочий день до пяти. Волнение мое усилилось, стали трястись руки. Неужели обманули? Не вызовут? Все, снова голодовка, прямо с сегодняшнего дня! Вдруг пришел полицай и сказал, что должен отвести меня на КПП.
Отвели на КПП, руки сзади стянули наручниками и пихнули в уже знакомый автозак. Ехал один, но железо так впилось в руки, что непроизвольно выступили слезы. Еле дождался, пока доедем до прокуратуры и снимут наручники. На коже лучезапястных суставов остались глубокие циркулярные бороздки.
Завели в знакомый уже кабинет, в котором я был полгода назад, в июне прошлого года. Обстановка не изменилась, та же толстая баба в хиджабе за компом, тот же лощеный толсторожий господин Салах с приблатненными усиками, под портретом своего неувядающего президента. Хотя, стоп! Рожа у Салаха стала гораздо толще, в прошлый раз глазки определялись, а сегодня утонули в жировых отложениях и практически не дифференцируются. И брюшко увеличилось в размерах, в июне пиджак сходился, был застегнут на одну пуговку, а нынче, похоже, пуговицы уже ни к чему, так, для красоты болтаются.
Вместо Рияда присутствовал незнакомый невысокий араб в модных очечках, при галстуке и пиджаке. Он улыбнулся, поздоровался за руку, сказал, что его звать Ахмед и он будет переводить. Я без приглашения сел на свободный стул, достал свой длинный список вопросов и приготовился к конструктивному диалогу. Господин Салах делал вид, что меня нет, изучал какой-то документ на арабском.
— Ахмед, а ты где так хорошо по-русски говорить научился? — задал я вопрос переводчику, воспользовавшись «занятостью» следователя.
— А я в Питере учился, правда давно, двадцать лет назад, — душевно улыбаясь, ответил Ахмед.
— О, а я в Питере живу! А ты где учился?
— В институте физкультуры имени Лесгафта.
— А жил где?
— На Петроградке, комнату там снимал, хорошее было время, — мечтательно произнес переводчик и снова улыбнулся.
— А сейчас в полиции служишь?
— Служу!
Больше спросить не успел, так как господин Салах обратил на меня взгляд.
— Значит, вы хотели меня видеть? — устами Ахмеда сказал следователь.
— Да, хотел! У меня к вам масса вопросов. Вот целый список составил! — для убедительности я продемонстрировал этот самый список.
— Все вопросы потом. Для начала сообщаю, что все обвинения относительно убийства вами Натальи сняты. Вас больше никто в убийстве не обвиняет. Следствие показало, что смерть наступила от заболевания.
— Да мне никто и не предъявлял никаких обвинений, вы ж сказали, что…
— Не перебивай! — оборвал меня на полуслове переводчик. — Слушай, следователь что говорит.
— Ну, раз обвинения сняты, я могу быть свободным?
— Нет, на ее теле обнаружены синяки, они не являются, конечно, причиной смерти, но у нас есть статья за нанесения побоев. Вам переквалифицировали статью «убийство» на «побои».
— Что за бред! Какие побои? Я ж объяснял, что она поскользнулась и упала в бассейне. Или что, она заявление на меня написала, что просит привлечь за синяки?
— Нет, по нашему законодательству заявление не обязательно писать в таких случаях. Есть синяк — можно заводить дело.
— Да мне насрать на ваши гребаные законы! — вспылил я. — Сначала вы без суда и следствия засунули меня в тюрягу, к вашим мерзавцам-уголовникам, без всякого причем обвинения. Потом только узнаю, что убийство на меня вешаете, мол, печень у нее разорвана! Хотя там с самого начала никаким разрывом и не пахло! Там воздушная эмболия была! А чего ты не переводишь?
— А что, я ругань буду переводить, — удивился переводчик.
— Нет, бранные слова не переводи. Остальное-то доведи до следака.
Ахмед что-то торопливо перевел. Салах посмотрел на свой мизинец.
— Ну, все! Разговор окончен!
— Подожди! Как это окончен? Я ж еще ничего не сказал!
— Если у вас есть какие-то свои мысли, то изложите все на бумаге.
— Но я могу только на русском написать.
— Пишите на русском, потом переведут и приобщат к делу.
— Так меня сейчас куда?
— Как куда? Обратно в тюрьму!
— Но раз сняты обвинения в убийстве, то почему в тюрьму?
— Но синяки-то остались, — переводчик широко улыбнулся и от себя добавил: — Да сознайся и дело с концом.
— В чем я должен сознаться, если я ее не бил, она САМА упала в бассейне! И тем более на смерть синяки не повлияли.
— Да ладно, — весело сообщил переводчик, — она же с тобой была, с тобой! Значит, сознавайся.
— Да, логика железная у ваших следователей.
— Да ты радуйся! У нас за убийство минимальный срок 20 лет, а могут и пожизненный дать. А за побои условно дают, если в первый раз, ну максимум год.
— Ахмед, ты не понимаешь, они время тянут! Своих выгораживают! Ты же анатомию, физиологию учил, должен знать, что такое эмболия?
— О, когда это было? Я уж и забыл все.
— Ну, давай, я буду говорить, а ты переводи! Нужно, чтоб он понял про эмболию.
Но следователь уже, нажав невидимую кнопку под столом, вызвал конвоира. Сильная мужская рука тяжело легла мне на плечо. Я встал, конвоир стал подталкивать к выходу.
— Самахни, инежем вахэд дакыка (извините, можно еще одну минуту)? — произнес я.
Следователь удивленно посмотрел на меня, когда я заговорил по-арабски, и кивнул головой охраннику, мол, тормозни, пусть скажет.
— Послушайте, я шесть месяцев ждал этого разговора, а вы даже не захотели меня выслушать! — торопливо начал я на родном языке. — Но так же нельзя! Мы меньше десяти минут разговаривали!
— Все! Разговор окончен! — через переводчика с раздражением в голосе заявил следователь. — Все, что хотите добавить, пишите на русском, мы переведем, да поторопитесь, завтра ваше дело передаем в Дейру. Пишите, чтоб приобщить к вашему делу!
— Когда в Дейре будут рассматривать, сколько у меня времени?
— Думаю, месяц есть! Все, разговор окончен, — еще раз произнес господин Салах и кивнул конвоиру, чтоб выводил меня.
— И последнее, господин Салах, передайте мне, пожалуйста, копию протокола вскрытия!
— Я еще в июне копию протокола направил в ваше консульство! — удивленно произнес следователь. — Они должны были вам перевести и отдать! Все вопросы к ним.
Охранник ловко выставил меня в коридор, так что я даже не успел больше ничего спросить и попрощаться с Ахмедом. Завел руки за спину и надел стальные браслеты. Через сорок минут я уже был в своей камере.
