кровавых спорах администрация всегда принимает сторону уголовников. И в тот раз моджахедам досталось, с тех пор старались, чтоб в одной тюрьме и в одной камере их было меньшинство. За Болтуном зэки пойдут, только скажи, а ваххабитов меньше, поэтому ссориться из-за глупого и упрямого, пусть и своего пацана матерые моджахеды не хотели. В общем, последствий не было, по крайней мере при мне.
Не исключаю, что по освобождении из тюрьмы Болтуна и нашли в сточной канаве с перерезанным горлом, но я этого уже не видел.
Так что тюремную жизнь скучной и однообразной ну никак не назовешь, постоянно какие-нибудь да происшествия случаются. Я, конечно, не против всякого рода «приключений», но лишь бы они меня не касались. А так, да пусть хоть все поубивают друг друга! Их, арабов, много, а я один.
Авери, вернувшись, вел себя как ни в чем не бывало, только однажды поблагодарил меня, что не «сдал» его, а причину нападения на хажими не озвучил, да я особо и не настаивал.
По-прежнему ходил в школу, учил сам арабский и учил русскому Авери и Фараха, вел дневник, пополнял словарь и ждал, когда состоится Дейра.
В конце февраля заехал консул. Он очень торопился, так что общались недолго, с ним был молодой, щеголевато одетый дипломат, которого он заявил как Михал Михалыча. Представил нас друг другу и объяснил, что мой вопрос отныне будет курировать он.
— Вам что-нибудь нужно? — поинтересовался Михал Михалыч.
— Да, все то же! Хочу на свободу! — бодро ответил я.
— Ну, это понятно, по существу?
— По существу? Я уже Анатолия Романовича полгода прошу привезти мне протокол вскрытия, а он все обещаниями кормит. Хотя я знаю, что его еще в июне 2008 года вам передали.
— Кто вам такое мог сказать? — вставился в разговор Пупкин. — Нам никто его не передавал.
— Мне следователь сообщил лично.
— Вы встречались со следователем? Когда? — недоуменно произнес старший дипломат.
Я понял, что им ничего не известно, что Пупкин даже не общался с господином Салахом последнее время, да и вообще, похоже, ему глубоко наплевать на меня.
В двух словах поведал Михал Михалычу о последних событиях своей жизни, о визите к следователю, о том, как меня «любезно» приняли, про написанные показания, про воздушную эмболию, про Дейру. Не стал распространяться о голодовке и прочих «приключениях», знал, что они общаются с моей матерью и могут проболтаться, зачем расстраивать старушку?
Похоже, молодой дипломат и вправду проникся моим делом. Он задавал вопросы, очень удивился, что переквалифицировали статью, обнадеживающе заявил, что попытается, насколько хватит его компетенции, помочь мне. С тем и уехали, на прощание Михал Михалыч не побрезговал пожать мне руку. Какой-то сдвиг был.
В феврале нас покинул жулик Фаузи, 26 числа у сынка президента день рождения, и он устроил небольшую амнистию, из нашей камеры освободился один человек. Вместо него прислали диабетика Надира, который на пару с Али и продолжил драить камеру.
Надир по «специальности» вор, причем вор не простой, а элитный, специализировался на краже изделий из этого металла. Проникал в жилища состоятельных граждан и крал только золото. В свои 32 года он о золоте знал все, в криминальном смысле.
Почти у каждой арабской женщины есть золотые изделия, и Надир знал все места, где можно их спрятать, рассказывая об этом, он подчеркивал, что особой фантазией люди не отличаются. Если он был уверен, что в этом доме или квартире есть золото, то он никогда не уходил пустой. Криминальное чутье его ни разу не подвело.
Золото легче спрятать и легко продать, он знал всех торговцев краденым золотом, поэтому не испытывал проблем с его реализацией. По его словам, таких воров были единицы, и они поделили страну на «зоны» влияния по типу наших «сыновей лейтенанта Шмидта».
Сам же Надир попал, как и большинство в Тунисе, по наводке, сдал кто-то из менее удачливых конкурентов, причем прямо с поличным, вылез из окна ограбленного дома, а его уже полиция поджидает. Повезло, что в кармане одна цепочка да пара сережек и было, дали три года.
Вообще я удивляюсь отношением к ворам в Тунисе. Сроки им дают небольшие, 2–3 года, почти все выходят по амнистии, иди, воруй дальше! В Китае и Саудовской Аравии до сих пор руки отрубают, а здесь рай для них.
Настоящих больных было мало, времени они проводили в нашей камере тоже немного, так что особенно никто не запомнился. Каждый день приводили больного зэка на свободное место, и не успев с ним как следует познакомиться, его отфутболивали дальше. Или Авери «помогал», почти каждого второго он зверски «дубасил», и беднягу переводили. Не знаю, почему он это делал, может, боролся за «чистоту» в камере, может, просто руки «чесались», но делал он это с завидным постоянством.
В начале марта освободили непутевого доктора Абдуразака. Не выдержал он тюремных условий, написал жене письмо с покаянием, та забрала заявление и злостного алиментщика отпустили. Уходя, он пожелал мне удачи и добавил, что хрен он жене отдаст деньги, сегодня же в Ливию смоется, где его краля какая-то дожидается. Обманул все-таки женушку!
На место Абдуразака прибыл некто Махмуд, личность по-своему уникальная, когда он зашел в камеру, то его встретили как старого знакомого, со всеми он обнялся, все ему были рады.
Их в семье шесть братьев, они продают пиво. Берут на заводе крупную партию, пару сотен ящиков, и у себя в деревне из-под полы продают. Пиво у них говенное, пробовал я, но другого нет, главное, градус есть! Берут по динару за банку, а продают по три. Все про это знают, в том числе и полиция, ну, местным блюстителям закона они само собой процент отстегивают, но тем еще и показатели нужны, поэтому кто-то из братьев раз в полгода садится в тюрьму. Сроки от трех месяцев до шести, все от судьи зависит.
Оказывается, Махмуд перед Новым годом вышел, дня за два до моего появления, и следующим должен идти брат Абдалла, но он дочь замуж выдает, ему как бы нельзя. Кинули жребий, выпало Махмуду идти, и вот он здесь.
Бизнес приносил хорошие деньги, они им еще с 60-х годов прошлого века занимаются, еще отец и дядьки начинали. «Купили» у доктора себе место в этой камере и сидят себе на здоровье. Дети у них во Франции, все выучились, в люди вышли, всем дома, квартиры купили, деньжат подбрасывают. Живут не тужат, а к тюрьме относятся с пониманием, как к издержке профессии.
Махмуд говорит, что он больше ничего и не умеет. Из своих 55 лет он 43 года торгует пивом, еще подростком начал. Интересный факт, он утверждал, что не умеет ни читать, ни писать, деньги по цвету купюр различает. Не знаю, правда это или нет, но на самом деле ни разу не видел, чтоб он что-то читал.
Заканчивался март. Под мартовскую амнистию попали Моном и Фарах, уходя, последний оставил свой телефон, попросил, как освобожусь, с ним связаться, через него удалось отправить еще одно письмо, которое дошло до мамы.
Двадцатого марта по обычаю был парад, ничего нового я не увидел. Все парады проходили как под копирку, ржавые мопеды и мотоциклы, акробаты, народ, машущий национальными флажками. Президент поздравил подданных с праздником и произнес речь часа на два. Все стояли тихо, не шевелясь, раз в пять минут разминались, яростно аплодируя и скандируя: «Бен Али! Бен Али! Бен Али!» Люди в одинаковых костюмах, выданных со склада местного КГБ, шныряли по толпе и фиксировали, кто слабо кричит или недостаточно громко аплодирует.
Пахану Бужне скостили еще три года, в соседних камерах тоже не густо амнистировали. Праздник прошел вяло и безрадостно. На меня напала весенняя хандра, и я решил объявить очередную голодовку.
Сразу после праздника, 21 марта перестал есть и пить. Тут уж не стали испытывать меня на прочность, а к вечеру уже прибежал моршед, чтоб узнать, чего я хочу. А хотел я знать, как там мое дело в Дейре поживает, да почему за десять месяцев заключения я не получил ни одного письма. И на сей раз буду голодать, пока не слова ваши услышу, а официальную бумагу покажите.
Моршед начал что-то лепетать про проблемы с цензором, я показал книги, десять штук на русском языке, и повторно объяснил, что книги читать у цензора есть время, пусть и письма прочтет.
Настроился решительно, так как с каждым днем становилось все теплей и теплей, лето было не за
