горами. Пар уже из-за рта не шел, дожди прекратились, спал вместо двух в одном свитере. Самое время, а то в жару не поголодаешь особо.
На четвертый день голодовки принесли две бумаги на арабском, скинули по факсу.
В первой говорилось, что мне запрещено писать письма на русском языке, если желаю получать ответ, то должен писать либо на арабском, либо на французском языке, в виде исключения разрешают писать на английском. Письма, написанные на других языках, рассматриваться не будут.
Так, с этим вопросом разобрались, непонятно только, почему раньше об этом факте не сообщили, а только при помощи голодовки заставил их уведомить себя о местных порядках.
Во второй бумажке было сказано, что Дейра рассмотрела мое дело и… передала в суд. Все, последняя надежда обойтись без суда рухнула как карточный домик. Теперь только суд расставит точки над «і».
Голодовку я прекратил, так как надо было собраться с мыслями и решить, как бороться дальше.
Глава 30
Апрель ознаменовался значительным потеплением. На небе ни облачка, косяки птиц потянулись в Европу. Моя кровать находилась напротив окна, и было прекрасно видно, как стаи пернатых полетели на север. Зимовка в Африке подошла к концу, и они возвращались домой.
Как летели осенью на зимовку в Африку, не видел, так как спал на первом ярусе, и кроме вонючего матраса соседа, сверху ничего не замечал. А тут каждое утро, просыпаясь, вижу птичьи караваны. Как я завидовал им в тот момент!
Видно, весна на меня так подействовала, но желание обрести свободу утроилось. Следствие закончилось, Дейру прошел, дело за судом. Опытные уголовники в подробностях рассказали, как будет проходить первое заседание. Зайдешь в зал — спросят, есть ли адвокат. Если нет — назначат государственного, бесплатного, и обратно в тюрягу. Пока адвокат с делом ознакомится, пока то, пока се, еще год пройти может.
Нет у меня адвоката, откуда ему взяться, если денег нет! Тут Олигарх подошел, успокоил, мол, у него на начало мая суд назначен, адвокаты обещали, что добьются освобождения, в крайнем случае — под залог выпустят. Только в силу особой важности процесса сам президент контролирует, судить его будут в столице. Если там отпустят, то вернется в Сусс и наймет мне адвоката. Я сказал, мне отдавать-то нечем будет, он только усмехнулся, какие деньги? Мы ж с тобой полгода из одной тарелки баланду хлебали.
Но весна и правда вскружила голову, а вдруг Олигарха не отпустят, и что тогда? В общем, я задумал побег. Из тюрьмы бежать невозможно, нужно бежать из прокуратуры. Когда повезут на суд, то держать будут в подвале, там два дубака, один выводит арестованных, другой сидит возле двери. Бдительности, как я заметил, — ноль. Тот, что возле двери, постоянно спит, вытянув ноги в коридор. Я даже видел, как приходили люди с улицы и за взятку в несколько динар передавали своим близким, томящимся взаперти, сигареты и воду.
Выхода из подвала два, один в здание — другой на улицу, охраны нет. Если кто-то придет ко мне, вызовет передать сигареты, «вырубаем» охранника — и на улицу, там теряемся в толпе. Ночью на лодку — и до ближайшего итальянского острова Ламбрадуза 10 часов ходу.
Я посвятил в свой план Авери и Титти, он каждую неделю навещал меня и сообщил, что в начале мая, возможно, выйдет на свободу. План им мой понравился и в двух словах сводился к следующему. Когда меня привезут в подвал, то люди Авери глушат охранника и выводят из здания, у них есть машины, на последней уезжаем на одну из конспиративных квартир или домов. Естественно, меня начинают искать, все перекрыто, нужно несколько дней отсидеться. Как все утихнет, Титти вывозит меня в Италию. Лодку с мотором и бензин он берет на себя. Единственное, нужно точно узнать, когда состоится суд и передать информацию на волю. В крайнем случае, я пообещал опять закатить голодовку, чтоб ускорили процесс.
Я спросил у своих подельников, убегал ли кто из здания суда, они сказали, что такое и в голову никому не могло прийти. Делали попытки убежать из самой тюрьмы, из автозак при транспортировке, а вот так, чтоб из суда, никто пока не додумывался.
— Руси, а как это ты придумал сбежать из суда? — удивился моджахед.
— Да просто это самое слабое место в цепочке тюрьма — суд, — пояснил я. — Ни вам, ни полицаям пока не приходило в голову, что можно сбежать именно оттуда.
— Да, это только русскому могла такая идея прийти в голову, — вздохнул Авери. — Араб не додумался бы.
— Нет, дело не в том, араб, русский, — возразил я. — Просто, когда вас привозят в суд, вы всегда надеетесь, что вас отпустят. Вы же сами рассказывали мне, что приговор в зале суда не оглашают, его передают по факсу в тюрьму вечером.
— Да, да! Так оно и есть! — закивали в знак согласия Титти и Мохаммед.
— Поэтому бежать и наматывать себе дополнительный срок никто не хочет. Я, к вашему сведению, мог бы бежать еще в июне, там тогда такие козлы дежурили, один все время спал, другой по телефону разговаривал, не до зэков ему было. Если б я знал, что все вот так закончится, тогда бы и удрал.
— Но тогда ты не знал языка, не знал города, куда бы ты побежал? — возразил Авери.
— Ну, до пляжа как-нибудь добрался, а там либо лодку, надувной матрац стырил бы, на худой конец вплавь и вперед, на север. Я заметил, там вдалеке корабли все время курсировали разные, видимо, торговые пути там проходят.
— Да, — подтвердил Титти, — там торговые пути проходят, но далеко до них, не знаю, как вплавь-то добрался бы, на лодке тоже рискованно, там береговая охрана дежурит.
— Свободы захочешь, доберешься! — многозначительно произнес я.
Ладно, план утвердили, правда, жизнь внесла свои коррективы, хотя реально был готов его осуществить. Не знаю, может, после меня он кому-нибудь пригодился и помог бежать, но до этого даже самые матерые уголовники и хитрые полицаи верили в святость суда и им в голову не приходило, что оттуда можно удрать.
Не понимаю, там все время в подвальной каморке находится человек семьдесят, а то и больше. Охраняют их два ленивых дубака без оружия, снаружи охрана отсутствует! Вырваться из каморки, вырубить спящих охранников — это же плевое дело, затем подняться на 12 ступенек наверх (я даже посчитал потом специально), и все, впереди городская арабская улица, узкая, с многочисленными разветвлениями и полна народу.
У зэков робы нет, ходят в обычной гражданской одежде. Видимо, у них в крови сидит эта рабская покорность, с колониальных времен. А мне кажется, открой им дверь — скажи: бегите, половина не тронется с места.
Только мы утвердили план, как дня через два приехал Михал Михалыч, один, без Пупкина. После обмена рукопожатиями он перешел к делу.
— Я нашел вам адвоката и переводчика, ваша матушка готова оплатить их услуги, — начал он без предисловий.
— А какие расценки? И откуда у пенсионерки деньги? Она что, с шапкой по деревне пошла? — засыпал я помощника консула вопросами.
— Цен не знаю, это вы с ней сами будете разбираться после, я только нашел и позвонил ей. Она связалась с переводчицей. Процесс пошел! — радостно сообщил Михал Михалыч.
— Ну, и когда суд?
— Не знаю, решайте с адвокатом, он, кстати, опытный и уважаемый человек, думаю, вам поможет. Скоро вас посетит, как деньги ему переведут, сразу начнет заниматься вашим делом.
— Что мама говорит? Что о жене слышно? Как Наташины родственники, звонили?
— Насчет Натальиных родственников — не знаю, как в прошлом году позвонили, узнали, что от 20 лет вам светит, больше не интересовались. Жене вашей звонил, предложил помочь, она отказалась, пускай сам, говорит, выбирается, я его туда не посылала. Мама говорит, чтоб держался! Честно говоря, она очень часто звонит.
— Понятно, достает вас? Из-за мамы, поди, Пупкин злой такой?
