А как их уличишь?
После грязнонога мы открыли форточку — проветрить помещение, но закрыть ее так и не пришлось. Следующие посетители были немногим не лучше.
Вползает баба лет под сорок с крупным синяком под левым глазам, опираясь на палку, жалуется на боли в коленном суставе. Осматриваю; от ноги исходит тошнотворный запах забродившей мочи. Правое колено замотано грязной мокрой тряпкой.
— Что это? — тыкаю пальцем в тряпку.
— Вот, доктор, упала, коленку зашибла, люди сказали, что детская моча помогает, вот и примотала.
— И как, помогло?
— Да не очень! Болит шибко, ходить не могу.
— Идите, помойте ногу, затем подойдете, посмотрю.
— А где ж я ее помою?
— А где хотите, хоть в туалете. Идите!
Следующим в кабинет бочком проник мятый мужик с синяком под правым глазом, весь провонявший мочой.
— Что, тоже колено ударил и мочу прикладывал?
— Да, доктор. Упал вот давеча, нога болит, люди сказали, что моча помогает. Приложил. А как вы догадались?
— По запаху! Идите, мойте ногу, отмывайте ее от мочи, после подходите.
Когда третья вонючка подряд зашла в мой кабинет, я не выдержал и спросил у нее, у двадцати пятилетней девахи:
— Тоже упала и колено болит?
— Да, а как вы узнали?
— Интуиция! Мочу прикладывала?
— Да, говорят, помогает.
— У тебя устаревшие сведения. Нужно не мочу прикладывать, а кал ребенка, которому не исполнилось еще трех месяцев.
Медсестра удивленно посмотрела на меня и покачала головой. Я, не обращая на нее внимания, продолжил рассказывать про фекалотерапию. Меня так завели эти любители уринотерапии, что остановиться я уже не мог.
На следующий день, когда деваха повторно пришла на прием, от нее исходил такой удушающий запах дерьма, что у меня горло перехватило. Она на самом деле намазала свое травмированное колено детским калом и довольная объявила мне:
— Спасибо, доктор, и вправду помогло. Я уже ногу разгибаю.
— Рад за тебя, — прокашлял я и, глядя на ее счастливое лицо, не стал разубеждать.
— Доктор, вы на полном серьезе ей кал прикладывать посоветовали? — удивилась медсестра, когда я отправил больную мыть ноги.
— Любовь Даниловна, конечно же нет! Пошутил я, и, похоже, неудачно.
— А зачем вы так шутите?
— Да, понимаете, зло взяло. Один с мочой пришел, второй, третий, ну, сколько же можно нюхать их зловоние? Вот не выдержал и брякнул от досады.
— Нельзя так, Дмитрий Андреевич. Вы же доктор, а они больные люди. Вы же человек с высшим образованием, а они неграмотные крестьяне. Нельзя так.
— Да понимаю, что нельзя. Не думал, что они всерьез воспримут. Постараюсь больше так не поступать.
Несколько раз я прерывал прием, чтобы проветрить кабинет, настолько сильный и удушливый запах приносили с собой пациенты после новогодних возлияний. Многие из них едва держались на ногах, до сих пор пребывая в объятиях Бахуса.
Превалировали пострадавшие с ушибами мягких тканей разных частей тела, чаще всего лица. Люди массово маялись похмельем, но упорно сидели в очереди, в надежде получить больничный лист и продолжить праздник. И им было наплевать, что пять дней бытовой травмы не оплачиваются — лишь бы не выгнали с работы.
А гулять у нас умеют! В середине апреля я встретил небрито-нечесаного мужичка, который утром вынес на помойку новогоднюю елку и два мешка пустых бутылок. Весной он понял, что праздник закончился, и пора избавляться от символа наступившего года. Еще один чудила обратился ко мне жарким июньским днем 1996 года.
— Доктор, вы не уделите мне внимание, — сказал он, встретив меня в коридоре больницы.
— А что с вами случилось?
— Вы знаете, я пальчик отморозил.
— Отморозил пальчик? Но как вас угораздило? За окном июнь. Вы его в холодильник засунули?
— Нет, что вы! Я его еще на Новый год отморозил, пьяный был и варежку одну потерял.
Он продемонстрировал первый палец левой кисти, антрацито-черный, полностью мумифицированный до корня.
— А почему сразу не обратились?
— Дак, думал, что пройдет. А он не проходит, не шевелится, и не чувствую его совсем.
— У вас сухая гангрена, — сказал я и, ухватив за больной палец, без видимых усилий отсоединил его от кисти. — Все! Вот ваш пальчик.
— И это все? Даже не больно было, и кровь не бежит, — удивился чудила. — Спасибо, доктор!
Прием подходил к концу, за окном стемнело, часы показывали 16.51. В кабинет, поддерживая здоровой рукой больную, вошел последний посетитель, бледный тщедушный мужчина лет пятидесяти.
— Здрасте, доктор, — произнес страдалец, превозмогая боль.
— Добрый вечер! Что с вами?
— Да вот, — пациент продемонстрировал левую руку неестественно мраморного цвета. — Дочка, зараза, утром ножом ударила. Я у ней бутылку самогонки хотел отобрать, пятый день ужо бухает, а она меня ножом саданула.
— Во сколько это случилось?
— Около семи утра, а что?
— А здесь сколько уже сидите?
— Дык это, сразу и пришел.
— А какого черта сидел под дверями и не заходил в кабинет? — сорвался я. — Рука-то мертвая! Похоже, плечевая артерия пересечена, как раз на месте бифуркации.
— На месте чего? — переспросил раненый.
— В том месте, где плечевая артерия делится на локтевую и лучевую. Да неважно. Уже контрактура Фолькмана сформировалась.
— Чего сформировалась?
— Рука, говорю, мертвая! Не спасти руку, поздно уже! Зачем в коридоре весь день просидел? Почему не сказал, что рука болит? Может, и успели бы спасти. Сшили бы артерию, восстановили кровообращение, глядишь, все бы обошлось.
— Не знаю, — мужик дернул плечом и скривился. — Болела, думал, что так и должно быть. Дык щас чаво делать-то?
— А сейчас руку ампутировать надо, больше ничего не предпримешь, поздно.
— Ну, надо — дык ампутируй. А инвалидность точно дадут?
— Так вы тут выжидали, чтоб рука омертвела и ее отрезали? — догадался я. — Чтоб инвалидность дали? Да?
— Моя рука! — завопил мужик. — Что хочу, то и делаю! Отрезай давай, а потом пущай инвалидность дают!
Вот так этот тип решил извлечь выгоду из своего ранения.
Руку ему ампутировали на уровне нижней трети плеча. Инвалидность он получил, дали вторую группу,
