длинным перелетом большую птицу.
Вчера Кленова получила похоронную, но никто не видел ее слез, и никому она ни слова не сказала, не пожаловалась.
Сидели молча, слушая, как на березе позванивают серебряные листочки.
Анисья предложила:
— Давай поплачем…
— Подожди, — ответила Елена, — ты еще ничего не знаешь.
— Все знаю.
— Про моего ты все знаешь. А про своего?
— Что ты про моего знаешь? Что?
— Ох, как и сказать-то!..
— Убит?
— Живой.
— Так что?
Елена, трудно выговаривая слова, спросила:
— Помнишь, ты сказала: не нам их судить. Все солдаты — все заступники?
— Помню…
— А вышло не то.
— Говори все, — потребовала Анисья.
Елена откинула платок, словно стало нестерпимо от зноя, сжигающего ее. И в самом деле, лицо ее потемнело и глаза провалились в черных впадинах, как будто опаленных огнем.
— Давно я про твоего узнала. Зимой еще. Муж мне написал. А я все думала, как тебе сказать. Да так и не придумала. А вот он приказывает все тебе сказать. А я все не знаю, как. А теперь его приказа я не могу ослушаться. Вот, читай сама…
Протянув треугольничек солдатского письма, она отвернулась и даже закрыла глаза, чтобы уж совсем не быть здесь. Так она сидела в тишине, наполненной звоном серебряных листочков.
Когда она открыла глаза и повернулась, то увидела, что Анисья сидит в прежней позе, уронив руки с письмом на колени.
— Прости меня, Анисья.
— За что же?
— Это я его тебе сосватала. Ты бы сама не вышла за него.
— Думаешь, мне от твоих слов легче? И не бери ты мою тяготу на свою спину. Одна выдержу. Моя любовь, мой позор — сама за все отвечу… И судить буду сама.
Елена сказала:
— Ты не заносись. Все знают, что ты гордая. О себе только думаешь. А дети?
— Вот я о них и думаю. Если я не буду гордая, то какие они вырастут?
— Ну, что будем делать? — спросила Елена.
— Не знаю.
— Ну так я знаю.
Взяв письмо из рук подруги, Елена разорвала его на мелкие кусочки:
— И забудь ты его, как не было. Детям скажи — пропал без вести.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Березу звали Маша.
Так в честь своей любимой дед назвал самую красивую березку. Анисья Васильевна не помнит своего деда, наверное, он был хороший, добрый человек. Злому бы это и в голову не пришло.
Такие мысли не под силу злой душе.
В этот год пышно расцвели мальвы в палисаднике перед домом. А лето выдалось на редкость знойное, сухое и воду для поливки приходилось носить из реки на гору, потому что колодец на дворе давно завалило землей, а соседи сами вычерпывали свои колодцы до поддонной грязи.
Анисья Васильевна любила мальвы, и они росли в ее цветнике как ни у кого в деревне. Могучие стебли, закрывая окна, высоко поднимали свои нежные бледно-розовые пышные шапки, цветущие с весны до самой осени. Именно за эти качества и любила: за силу, за нежность, за постоянство. Чудесные, жизнелюбивые цветы.
Семена мальвы она достала лет пять тому назад, когда ездила на областную сельскохозяйственную выставку. Она ездила туда каждый год с тех пор, как ее поставили бригадиром овощеводов.
Конечно, трудно ей было работать, других учить и самой учиться, а если не трудно, тогда какой же интерес жить? Легко только чай пить, и то если наработаешься.
Но как бы ни устала она за день, все равно находила время и силы, чтобы полить цветы. И все, кто проходил мимо, удивлялись, как это так, кругом все горит от жары, а тут вон сколько всяких цветов и какие пышные выросли мальвы! В деревне привыкли к этому ее чудачеству и даже любили ее именно за то, что она никогда не гонится за выгодой, хотя живет только на то, что заработает сама и что заработают дети. Других доходов она не признает.
Но вместе с тем и осуждали: ну какой же нормальный человек в такое время, когда от зноя жухнет и, не распустившись, вянет картофельный цвет, станет думать о мальвах? Хоть бы капусту напоить и огурцы. Поливать — так с толком. За огурцы нынче в городе сколько спросишь, столько и дают, а о помидорах и говорить нечего.
Цветы, верно, тоже в цене, если бы она их на продажу растила. А то ведь так, для красоты. Ну и раздает, это верно, не скупится.
Девчонки идут на танцы:
— Ах, какие у вас цветики, тетя Ася!
Будто только что увидели. Ну как тут не дать? Скажет только:
— Сами вы цветики. Тебе какой?
— Вон тот, лиловенький. Мне лиловое к лицу.
— Да тебе все к лицу. Вон ты какая расцвела. А тебе аленький, что ли?
Ходит по цветнику, любовно подбирает каждой девчонке цветок к лицу, к платью, к случаю… Подбирает а сама думает: «Какая-то моего Павлушку поманит-уведет?»
Идут девчонки бережно, чтобы не запылить босоножек, все красавицы от молодости, дыханье короткое, смех играющий.
Каждую девчонку взглядом провожает:
— Не эта ли?
Она приучала себя к мысли, что это неизбежно, что сыну уж двадцать первый год и что он не будет принадлежать ей вечно. Вот такая пройдет мимо, попросит цветочек понаряднее — и сын пойдет за ней. Пойдет и не оглянется. Куда поведет, туда и пойдет.
И не потому, что плохой он сын. Нет. Павел хороший, верный и потому веселый человек. Плохие веселыми не бывают. И мать он любит, и всегда будет верен ей. И она знает: если он кого полюбит — накрепко, навсегда.
А Клавдия замкнута, строптива, остра на язык. И некрасива — материнскому сердцу вечный укор.
Тихо стоит старая береза Маша, подслушивая мысли неразлучной своей подруги. Старая береза — свидетель всех ее горьких лет и всех ее счастливых дней.
В соседнем дворе заскулила собака, жалуясь на одиночество. Послышались неторопливые шаги. Хозяин, постукивая протезом, вышел на двор, проверить перед сном, все ли в должном порядке.