19
Выслушав Сашко, Ибрагимова задумалась. Он решил, будто его возмущение и обида заставили ее задуматься. Он удовлетворенно и даже благоговейно притих. Пусть подумает, прочувствует всю глубину падения этого фронтовика, забывшего честь и совесть.
Он и сам принял такой вид, будто ему есть о чем поразмыслить, хотя на самом-то деле ничего, кроме удивления и злобы, он не испытывал: у него, такого сильного и удачливого, отняли его собственное. Чего ей не хватало, этой русалке? Все у нее есть и даже с излишком. Любая на ее месте была бы счастлива, учитывая послевоенные трудные обстоятельства. То рвалась в город и все здешнее было ей ненавистно, то вдруг желания ее изменились. Трудно понять, как это произошло за считанные дни… Влюбилась? Ну, это уж совсем непонятно. Чем обольстил ее Семенов? Что у него есть, кроме мундира да орденов на мундире? Ничего у него нет: ни денег, ни вещей — ничего. Голодранец. Да и собой против такого, как Сашко, неказист. Да еще нагрузка — ребятишки при нем.
Ох, Мария Гавриловна, на что польстилась? На что променяла завидную свою долю? На сомнительную какую-то любовь. Вот придумают дураки себе на горе, людям на потеху. Любовь!..
Но тут припомнились разговор с женой и Семеновым, счастливый ее смех, разгоревшееся лицо и слова о любви, которых за всю совместную жизнь ни разу не услыхал от нее законный муж. Вспомнил Сашко, какая она в это время была красивая, горячая, сильная, смелая, как вспыхнула вся и поднялась, словно огнем охваченная. И все теперь достанется этому Семенову.
Подумав так, Сашко застонал от возмущения. Ибрагимова спросила:
— Чего же ты теперь от меня-то хочешь, Сашко?
Она сидела за своим столом в привычной для нее позе: вытянув ноги и скрестив руки на высокой груди. Восточные глаза ее потускнели, в голосе тоска.
— Как это «чего»! — встрепенулся Сашко. — Семья разрушается, а ты спрашиваешь, чего я хочу.
— Я спрашиваю: чего ты от меня ждешь? Непрочная, значит, оказалась семья, если ее так просто разрушить можно.
— Какая бы ни была, а семья. А если непрочная, так ее укреплять надо всеми доступными силами. А ему вмазать, чтобы не сманивал чужих жен.
— С милиционером, что ли, ее к тебе привести? — Ибрагимова печально улыбнулась.
Эта улыбка почему-то очень возмутила Сашко. Он забегал по кабинету и, размахивая руками, зловеще заговорил:
— Удивляешь ты меня, Ибрагимова. Партийный руководитель, находясь на посту, и такие насмешки. Моральные устои подрываешь. Хорошо, что нас тут двое, а если бы свидетель…
Теперь уже она рассмеялась совсем открыто:
— Вот что, дорогой товарищ. Ты хоть теперь и не числишься в нашей организации, но все же не забывайся. Учить меня и, тем более, угрожать я тебе не позволю. А вечером, если уж так тебе это надо, поговорим при свидетелях.
20
Любовь, если она настоящая любовь, даже не приходит, а настает неотвратимо, как восход и закат, как дождь. Как обвал. И когда любовь, чаще всего неожиданно, застанет человека, он не сразу сообразит, что ему делать.
Мария Гавриловна спросила:
— У тебя есть какие-нибудь дела в конторе?
— Не знаю. Вообще-то рабочий день закончен.
— Вот и хорошо. Подожди меня здесь. Я — скоро.
Она вышла, оставив Семенова в одиночестве переживать все, что произошло. Ему казалось, будто он любит Марию Гавриловну очень давно, и только ее одну, и потому то, что он встретил и полюбил ее, сейчас не представлялось чудом, как думал он сначала. Они не могли не встретиться. Всю жизнь они шли навстречу друг другу, куда-то сворачивали, плутали в темноте, ошибались и снова выходили на дорогу. Так они блуждали, пока не столкнулись на такой узкой тропе, где разминуться оказалось уж совсем невозможно.
Так он раздумывал, пока не вернулась Мария Гавриловна.
— Ну вот, — сказала она. — В доме никого. Мы одни. Закрой это окно.
Он закрыл окно и обнял ее.
— Родная моя…
— Да. Я теперь совсем родная, что бы ни случилось…
В любви женщины всегда откровеннее и решительнее мужчин. Это сказала Мария Гавриловна, и Семенов сразу согласился.
— Это, наверное, оттого, что женщина тоньше чувствует и скорее отзывается на любовь.
И она тоже согласилась:
— Да, наверное.
За окном догорал закат, узкая полоса алого света проникала в комнату между двух неплотно сдвинутых штор. Прикрывая ладонью глаза, Мария Гавриловна проговорила:
— Теперь мне понятно, почему о любовниках говорят: «они живут». Это потому, что все остальные, которые не знают любви, не живут. Они существуют. Настоящая жизнь начинается только, когда люди полюбят друг друга. Мы с тобой живем. Начали жить.
Потом она спросила, не хочет ли он есть. Его удивил такой внезапный переход и еще то, что он и в самом деле проголодался.
— Пойду, приготовлю чего-нибудь.
Ушла, но скоро вернулась встревоженная.
— Ну вот: Ибрагимова требует тебя.
— Так что же? Мы с тобой этого ждали. Да иначе и быть не может.
Она села на постель и прижалась к Семенову. Теперь он ее муж, ее радость, ее защита. Теперь он — все.
— Чего же ты испугалась? Некоторое время так и будет. Нас не сразу оставят в покое. Нам будут мешать, нам будут мотать нервы. А мы не сдадимся. Мы все переживем, потому что это — для нашей любви. Потом, когда люди поверят в нашу стойкость, мы обо всем будем вспоминать с гордостью и удовлетворением, как мы все вынесли и не сдались.
— Твоя правда, — согласилась Мария Гавриловна. — Ну, пойдем. Теперь уж я тебя никогда не оставлю.
21
Вот и состоялся разговор при свидетелях, которого так добивался Сашко. Свидетели оказались совсем не те, каких бы ему хотелось, это были, скорее, ответчики, его кровные обидчики, но он и с этим примирился. Пусть они выслушают все, что накипело на сердце.
В ожидании, пока придут эти «свидетели», Сашко сидел в приемной и смотрел в окно. За его спиной секретарша шелестела бумагами. Конечно, она уже знала о его бедственном положении, в этом Сашко был уверен. Ему казалось, что городок все знает и жители смотрят на него злорадно и ожидающе. Всем интересно, что же сделает обманутый муж, чем ответит обидчику? А он — обманутый — и сам этого не знает. На Ибрагимову мало надежды, почему-то она сразу встала на сторону Семенова. Вот это трудно понять. Сашко был уверен, что Ибрагимова совсем не зря вызывает по ночам нового директора, и
