избрать комитеты по установлению Советской власти в Приморье. 13 сентября такой съезд проводился в деревне Кондратеновке.
Накануне отряд Топоркова получил приказ в составе сводной части партизан Никольского района прорвать фланг белых. Отряд в полном составе построился на центральной площади деревни. В вечерних сумерках слышался немолчный гомон людских голосов, звон оружия, храп застоявшихся конец.
— Не хотелось бы с тобой расставаться, — говорил Баневуру Топорков, когда настала минута разлуки. — Привык к тебе. Славный ты малый.
— Спасибо за доброе слово, Афанасий Иванович. Я и сам с отрядом бы — душа в бой рвется. Но съезд — дело не шутейное. Помочь надо товарищам.
— Позаботься об охране. Остается с тобой восемнадцать человек. За командира — Корнилов. Он много лет воюет, опытный партизан.
— Все сделаем как надо, — заверил Виталий.
— А теперь скажи, комиссар, бойцам несколько слов.
Виталий встал на возвышение, оглядел площадь, заполненную вооруженными, притихшими, так хорошо знакомыми ему людьми. Сколько вместе пережито, сколько пройдено боевых дорог! Как хотел Виталий быть бы сейчас в их рядах, а завтра в открытом бою бить белых. Но партия поставила перед ним сейчас другую задачу» И пусть каждый ва своем посту выполнит до конца то, что повелевает партия.
— Товарищи! — раздался в тишине звонкий молодой голос. — Пришло наше время за все рассчитаться с японцами и белогвардейцами! За муки наших отцов и братьев, сестер и матерей. За товарищей, что томятся в застенках. Ничто уже не поможет врагам. Идя в бон, мы победим. Да здравствует партия большевиков! Да здравствует Ленин!
— По коням! — скомандовал Топорков.
Площадь загудела от перестука конских копыт, людского гомона. Топорков трижды расцеловался с Баневуром, легко вскочил в седло,
— До встречи! — ободряюще вскинул он руку.
— До встречи! — высоко поднял Виталий кепку над головой.
Еще долго стоял Баневур, слыша в вечерних сумерках затихающий конский топот. Не знал он, что все это время за ним наблюдает провокатор — фельдшер Кузнецов, оставшийся в деревне при лазарете.
Партизаны не слишком доверяли ему, но держали в отряде потому, что использовали его опыт и знания по уходу за ранеными. Худой, длинный, он получил прозвище «ворона» за большую, старую, черную шляпу, напоминавшую воронье гнездо. Он не снимал эту шляпу даже в самые жаркие летние дни. Бывший тайный осведомитель жандармского управления, он тщательно скрывал свое прошлое, живя постоянно в страхе перед разоблачением.
Ночью Кузнецов бежал из Кондратеновки в Никольск-Уссурийское, где располагался большой гарнизон белых. Узнав, что в деревне собрался съезд уполномоченных и что партизаны ушли на задание, враги решили одним ударом разгромить съезд, обезглавить крестьянский актив, уничтожить партизанский штаб, а заодно по возможности раскрыть владивостокские явки. Два карательных конных эскадрона, из Раздольного и Никольск-Уссурийского, выступили в Кондратеновку.
В час дня на дороге, ведущей в деревню, показался столб пыли — это приближался один из эскадронов. Дозорный вскочил в седло, галопом помчался в Кондратеновку. Оставшиеся в дозоре двое партизан открыли огонь по карателям. Те неожиданно остановились, укрылись за придорожными деревьями — решили подождать второй эскадрон.
Дежуривший на крыльце Корнилов, выслушав дозорного, вошел в избу, где проходил съезд крестьянских уполномоченных, громко сказал:
— Товарищи, белые наступают. Прошу сохранять спокойствие. Все, кто имеет оружие, — ко мне. Повозки с ранеными, с имуществом — переправить через речку в лес…
В это время второй эскадрон карателей заблудился, направляясь к деревне с другой стороны лесной дорогой. Пока враги разобрались в своей ошибке, объединили силы, партизаны успели эвакуировать раненых и имущество, организовали оборону. Но силы были далеко не равны. Беляки с нескольких сторон обошли Кондратеновку. Загремели выстрелы.
— Уходить огородами! — приказал Корнилов. К нему подбежал Баневур.
— В штабе осталась пишущая машинка. Не оставлять же ее врагам! И кепка там моя.
«Наверное, парень зашил в кепке какие-то документы. — подумал Корнилов. — А здание штаба рядом — улицу перебежать*».
— Давайте, только быстро!
Баневур одним махом взлетел на крыльцо штаба и вскоре показался в кепке, неся в руках пишущую машинку. Ее он сунул в кусты, забросал ветками.
На площадь влетели всадники. Меткими выстрелами партизаны свалили нескольких верховых, отстреливаясь стали отходить.
Корнилов и Баневур покидали деревню последними. Миновав огороды, они выскочили на чистое поле, лишь кое-где покрытое кочками. Вокруг ни кустика, ни деревца — не укроешься. Белые заметили, открыли огонь. Но пока стреляли с разгоряченных коней, пули пролетали где-то в стороне. Положение изменилось, когда каратели спешились, установили пулемет.
Фонтанчики прошитой свинцом земли заплясали у ног. Когда Корнилов добежал до опушки леса и оглянулся — Виталий залег между кочек, рассчитывая, видимо, вскочить и скрыться в лесу, как только у белогвардейцев кончится пулеметная лента. Но наперерез ему уже мчалась группа конных, отрезая путь к лесу. Он успел еще оторвать подкладку у кепки, сунуть в рот небольшой листок с адресами явок подпольщиков, проглотить его, когда подскочившие белогвардейцы сбили наземь, навалились, связали веревками руки…
Его привели в избу, бросили в подвал, а вечером вызвали па допрос. Баневур вошел в комнату, огляделся. На хозяйской кровати поверх одеяла, в сапогах, развалился белогвардейский полковник. Перед ним навытяжку стояли офицеры, его подчиненные.
— Так вот каков ты, партизанский комиссар?! — щуря побелевшие от злости и ненависти глаза, процедил сквозь зубы полковник. От него разило луком, винным перегаром. — Еще во Владивостоке за тобой охотились, а птичка сама в руки попалась. Будешь говорить?
Баневур молчал.
— Советую, мой друг, не упрямиться, — тонкая, язвительная улыбка скривила губы полковника. — Мои орлы умеют языки развязывать. Сделают из тебя отбивную котлету, если будешь молчать. Итак, куда подались уполномоченные? Где партизанский отряд и каковы его силы? С кем из Владивостока поддерживаете связь?
Баневур понял, что крестьянские уполномоченные, а с ними и подводы с ранеными, с имуществом отряда благополучно ускользнули от белых, и это обрадовало, придало сил. Он по-прежнему молчал, глядя в грязный, затоптанный сапогами деревянный пол.
— Вздуть его, паршивца! — вскочил с постели полковник, ощерившись злобным, звериным оскалом.
С Виталия сорвали рубаху, бросили на лавку, стали выламывать руки. Он до крови закусил губы, чтобы не закричать, не застонать.
— Шомполами его! — зарычал полковник.
В избе засвистели шомпола. Кровь брызнула на пол, па бревенчатые степы избы. Временами Виталий терял сознание, но палачи окатывали из ведра водой, плескали в лицо, и снова в ушах назойливо звучали вопросы: «Где уполномоченные? Где отряд? Назови явки…»
Хозяин избы, пожилой крестьянин, отец нескольких детей, повалился полковнику в ноги.
— Господин офицер, ради бога, ради детей моих не делайте больше этого.
— И ты, свинья, захотел шомполов! — заорал полковник, уже порядком уставший от истязаний и пыток. — Ладно. На сегодня будет. В подвал «красного»!..
Допросы, жесточайшие пытки продолжались и на следующее утро. Но ничего не добились белые — Баневур молчал. Каратели не намеревались задерживаться в Кондратеновке, боясь появления партизанского отряда, его возмездия. Отряд построился, собираясь в обратный путь. Крестьяне видели, как вели по деревне окровавленного, избитого до неузнаваемости комиссара в окружении конных
