людей и снаряды потратит, значит, и сорван его план, а сражение-то, выходит, нами и выиграно.
Вероятно, прав был Семен Карозин, но все же хотелось Юрию по-настоящему с врагом подраться, так, как дрались в Сталинграде советские бойцы. Вот это было бы серьезное боевое крещение!
Но и боевое крещение не заставило долго себя ждать.
…Когда в 1812 году Наполеон вторгся в Россию и наступал в направлении Москвы своими главными силами, его левое крыло пыталось двинуться на тогдашнюю столицу Санкт-Петербург. Путь войска левого крыла лежал через бывшую Витебскую губернию в сторону Пскова.
Небольшой отряд русской армии преградил путь французам возле малозначительного уездного городка, так и называвшегося Городок. Произошла авангардная стычка, французы понесли крупные потери и доложили Наполеону, что двигаться дальше на Петербург рискованно.
Наполеон будто бы сказал своим генералам:
— Если даже какой-то безымянный городок России стоил нам таких потерь, то во что же обойдется взятие Москвы…
Переводчик тщетно пытался объяснить Наполеону, что Городок — это уменьшительное от слова «город», а какое у него, собственно, настоящее имя — «сие неизвестно»…
«Безымянному» Городку привелось снова войти в историю. В августе 1943 года советские войска получили задание овладеть Городком, который в то время еще был занят гитлеровцами.
Гвардейский стрелковый полк, в котором служил Юрий Смирнов, был на направлении главного удара. Этому полку была поручена почетная задача — сломить основное сопротивление фашистов.
Семен Карозин, по привычке своей добродушно усмехаясь, спросил Юрия, еще не знавшего о задании:
— В городки, Юра, играл когда-нибудь? Юрий даже слегка рассердился.
— Ну кто же в них не играл?..
— Помнишь, стало быть, как нелегко бывает выбить все чурки сразу, с одного удара?
— Знаю и это, — кивнул Юрий. — Да куда ты клонишь, скажи толком?
— А туда клоню, куда дело гнется… Нам Городок предстоит брать… Только не чурочный, а настоящий…
И он подробно, уже без шуток разъяснил своему молодому товарищу предстоящее задание.
Так и взыграло у Юрия сердце. Настоящее сражение будет, «не лежачее», «не окопочное». Лежа города не займешь, пусть даже и забавное у него название — Городок…
Наступление началось на рассвете, после мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся всю ночь. Длинными уплотненными цепями — штурмовыми волнами двинулись вперед бойцы стрелковой дивизии.
Бок о бок с боевыми товарищами — Семеном Карози-ным, комсоргом Шмыревым, Михаилом Степановым — шел вперед и Юрий Смирнов.
В пылу битвы он даже не заметил, что ранен. Шальной осколок пробил щеку, сильно повредив верхнюю челюсть. Из раны хлынула кровь, заливая лицо. Но Юрий продолжал бежать вперед. И только позднее, очутившись на одной из улиц Городка, он почувствовал сильную боль и слабость. Глаза заволокло темной пеленой, и Юрий упал на отбитую у врага землю…
Светлая комната смоленского военного госпиталя. Тишина, покой, своеобразный уют. Бесшумно движутся заботливые сестры и няни…
Не скоро после ранения смог Юрий написать домой.
«Милая, дорогая мамочка! По штемпелю на письме ты сама догадаешься, что я нахожусь в военном госпитале, па излечении. Ранение свое я считаю легким, для жизни совершенно не опасным, однако строгая военная медицина, вероятно, лучше меня разбирается в деле — заставляют лежать и старательно лечат. Давно уже не валялся я так долго, пожалуй, с тех самых пор, как меня помяла медведица. Но отец был прав — война почище всякой медведицы, шлепнуло меня совсем крохотным осколочком, а сколько получилось канители. Все же в скором времени надеюсь стать снова вполне здоровым и боеспособным, и если врачи разрешат, то опять немедленно вернусь в строй, а если найдут нужным отдых, то приеду на побывку к вам. Все время думаю и беспокоюсь о вас, как-то вы там одни женщины, без меня и без папы, управляетесь и с хозяйством, и с работой. Малодушествовать нам, солдатам, нельзя, но порой так хочется хоть несколько Дней провести в родном доме, в родном Макарьеве, опять увидеть Унжу, как-то она сейчас выглядит. Крепко целую и обнимаю. Ваш Юрий…»
В тот же день он написал и Верочке.
«Подружка моя далекая… Вот уже и выдержал я свой первый боевой экзамен. Поскольку попал в госпиталь, нельзя похвалиться, что экзамен этот выдержан мной на «отлично» — за такое полагается не больше тройки. Но все же понюхал настоящего пороху и рядом с красной нашивочкой за ранение носить гвардейский значок будет уже не зазорно. Тебя, вероятно, интересуют подробности, но если начать рассказывать все подробно, то боюсь, как бы не сочла за бахвальство, а нам, солдатам, бахвалиться не годится. Могу только одно сказать, что ранен был, не сидя в каком-нибудь укрытии, а во время атаки на сильную вражескую позицию, притом мысленно повторяя три дорогих мне слова: «Родина, мама, Верочка»… Да, дорогая Верочка, я нигде и никогда тебя не забываю, и это очень мне помогает переносить все трудности…»
Ответные письма из Макарьева пришли быстро. Письмо от матери было, как всегда, очень ласковым и подробным. Но за внешним спокойствием угадывалась в нем большая затаенная тревога.
Письмо от Верочки тоже было полно тревоги. Но наряду с нежным сочувствием к другу в нем слышалась ненависть к врагам. Казалось, что рана, нанесенная Юрию, причинила жгучую боль самой Вере.
Так нередко бывает в жизни. Нечто, кажущееся далеким и отвлеченным, вдруг становится кровным, как только оно затрагивает близкого человека. Многое продумав и пережив, Вера сразу как бы повзрослела. Именно так, по-взрослому, звучало каждое слово ее письма.
«Прости меня, милый мой Юрий, что порой у меня было что-то вроде глупенькой детской ревности — почему ты больше думаешь о войне, о фронте, чем обо мне. Теперь мне многое стало ясно. Кажется, что твоя рана нанесена лично мне. Поэтому сейчас особенно хочется попасть на фронт, и если тебе в связи с твоей раной не дадут инвалидность, то я буду по-серьезному добиваться зачисления в армию хотя бы связисткой или по медицинской части.
Должна сообщить тебе о тяжелой для нас утрате: пришло извещение, что погиб смертью храбрых наш общий друг Коля Марков. Это известие сильно на меня подействовало, еще больше ожесточило против нашего лютого врага — фашистов».
Несколько раз перечитал Юрий это письмо и твердо решил: как только врачи скажут: здоров — немедленно в часть. Не время, видно, думать сейчас об отпуске домой!
Шли дни. Рана Юрия заживала, чувствовал он себя уже настолько бодро, что начал ходить по коридорам госпиталя. Однажды во время такой «прогулки» он встретил ковылявшего на костылях однополчанина Михаила Степанова. Радостной была встреча боевых друзей. Лица обоих солдат, сразу узнавших друг друга, озарились улыбками.
— Уцелел и ты в бою за Городок! — радостно воскликнул Юрий, сжимая руку товарища.
— Спасибо врачам, поставили на ноги… И для тебя есть радостная весть!
За взятие Городка дивизия была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего, и в честь ее воинов гремел над Москвой салют…
Юрию еще больше захотелось вернуться как можно скорее в родной полк.
Неподалеку от Орши раскинулись Осиповские торфяные болота, где вскоре после революции была построена одна из первых энергетических баз Советской страны.
К началу Великой Отечественной войны среди торфяников и окаймляющих их лесов выросло много рабочих поселков, похожих на раскидистый город. Здесь, опираясь на мощную автомагистраль Москва — Минск, в течение многих месяцев войны базировалось одно из отборных гитлеровских соединений — 78-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Отто Фридриха Траута.
