14
После того как прошло больше недели, а тело Сейры так и не было найдено, позвонили родители Мартина и предложили провести заупокойную службу по Сейре. Если не хочет, они могут приехать и помочь все организовать. Службу, очевидно, лучше провести в Монтрозе, где жили их друзья.
Он ответил, что согласен. После телефонного разговора он прошелся по дому и зашел на кухню. И кухня, и мебель из сосны обошлись ему в копеечку. Он взглянул на дневник, который держал в руке Мартин часами продолжал читать его. «Интересно, почему Мартин уделял столько внимания жалюзи. Я должна следить за тем, чтобы они были приспущены на фут. Он очень аккуратен. Я столкнулась с этим, когда мы снимали дом на пляже. Он не пытался снова ударить меня. Постараюсь забыть об этом».
Теперь жалюзи были всегда в этом положении. После работы ему приходилось самому заниматься своим ужином, и он постоянно злился на Сейру, мертвую Сейру.
По субботам он делал закупки и аккуратными рядами расставлял консервные банки в буфете, обязательно в один ряд и этикетками наружу.
«Я стараюсь быть аккуратной, как этого требует Мартин, но почему же вещи важнее для него, чем я. Он ударил меня, потому что предметы не были расставлены по порядку».
Она писала о смерти своего отца и о том, как она ухаживала за своей матерью, когда у той случился удар, и она ослепла, и не могла ходить. Мартин не хотел, чтобы она привезла ее в Массачусетс. Сейра писала, что она может это понять. Но она никогда не говорила ему, как тяжело ей было оставить маму одну.
«Сегодня я забыла подмести в гараже, и Мартин, вернувшись с работы и выпив вина, пнул меня ногой».
Сейра писала и о кухне. Ей не хотелось, чтобы она была красная, а он забыл об этом.
Она писала, как ей порой бывает стыдно.
«Такое впечатление, что висишь только на кончике пальцев, стараясь изо всех сил не сорваться. Я почти физически чувствую, как соскальзывает один палец за другим. В понедельник мне понадобились колготки, но Мартин ставит меня в такое положение, что мне постоянно приходится просить у него деньги. Колготки продаются и в супермаркетах, вот я и спрятала их под покупками в своей тележке. Мартин ничего не заметил, но я-то ведь знаю».
«Я начала лгать. Чтобы он не ударил меня, когда я забыла купить нужный ему журнал, я сказала, что все номера уже кончились. Я солгала лишь для того, чтобы он не ударил меня!»
Она писала о том случае, когда он наступил ей на ногу и сломал палец, но она не думает, что причиной была его ненависть к ней. У него просто были неприятности на работе.
«Я снова солгала. Мы занимались любовью с Мартином, хотя мне и не хотелось. Я пошла на это, потому что боялась. Он этого не понял. Он видит синяки и ссадины у меня на груди и ногах, но он не знает, во что превратилось мое сердце».
«Мне стыдно признаться в этом. Не понятно, почему. Потому, что я лгала, и жульничала, и крала? Потому, что он меня бьет? Должна ли я стыдиться этого?»
«Я солгала Мартину. Я сказала, что мне звонили из городской библиотеки и сказали, что им нужен сотрудник на полставки. Мартину не понравилось бы мое признание, что я сама искала работу. И я не сказала ему об этом сразу. Я сначала приготовила ему на ужин то, что он любит. Потом мы занимались любовью так, как ему нравится. И только после я упомянула об этом. У меня есть работа! Может быть, я перестану чувствовать себя воровкой и проституткой».
Он бил ее. Пил целыми бутылками, а потом набрасывался на нее. А она все записывала. «Я стараюсь быть объективной. Он не меня ненавидит. Это что-то во мне, что отличает меня от него». Иногда последствия побоев не проходили неделями. «Кажется, Мартину стало стыдно, когда он увидел, с каким трудом я хожу».
Маленькая черная книжечка, в которой были спрессованы пять лет жизни изо дня в день, записанные ее мелким, четким почерком, попытки понять, что происходит. «Мне никогда не казалось, что я чем-то отличаюсь от Джо. Но я с самого начала знала, что мальчики не такие, как девочки. Нет. Дело даже не в этом. Они просто не хотели быть такими, как девочки. А я хотела быть похожей на Джо».
И она боялась по-настоящему. Он не признавался себе, но в этой книжечке был весь он, отраженный как в разбитом зеркале. Он снова расколол его недавно ночью и плакал, чувствуя себя одиноким в пустом доме.
«Не знаю, не моя ли в том вина, — писала она. — Но я не вижу другой причины, кроме той, может быть, что я слабее его и не могу оказать ему сопротивления, когда он бьет меня. А что бы он стал делать, если бы у нас был ребенок?»
Потом она в первый раз попыталась убежать от него и отправилась к своей матери в Небраску, хромая, потому что он сломал ей палец на ноге. В первый же уик-энд он помчался за ней, привез ее в дом на Сэнд Хук и там спустил ее с лестницы.
«С самого начала мне нужно было действовать по-мужски, — писала она. Почерк был неразборчивым, потому что рука у нее была в гипсе — Как только начинаешь вести себя по-женски, они именно так начинают воспринимать тебя и считать себя вправе ударить тебя, потому что ты не такая, как они. Если ты готова спать с ними, то ты подстилка, а если нет, то сука. Для мужчин других понятий не существует».
Она писала, как он ударил ее и она слетела вниз по лестнице в их доме на пляже. В результате — разрыв селезенки и перелом запястья, которое так и не срослось правильно, а искривление на десять градусов так и осталось. Она обратилась в приют для женщин, подвергающихся жестокому обращению, но было жалко терять работу в библиотеке, и она вернулась домой. Ни от полиции, ни от суда помощи ожидать не приходилось, они и без того были завалены работой. Вот она и вернулась снова к нему. Он заставил себя разбирать каракули этих дней. Ведь это он сломал ей руку. «Мартина ли я должна ненавидеть или что-то, что заставляет его поступать так, делая мне больно?»
Он прочитал все записи вплоть до того дня, когда она утонула, снова положил их в ящик ее стола, но даже одно воспоминание о них приводило его в бешенство.
— Ты думаешь легко было организовать всю эту жизнь? — кричал он в пустом доме. — Кем надо быть, чтобы изображать восторг в постели! Ты лгунья, ты пренебрегла обещаниями, данными при венчании, ты пыталась сбежать от меня, требовала развода! Попробуй только, сбеги от меня! Надо было бы сломать тебе шею… — И тут он вспомнил, что ее нет в живых.
Его родители приехали и организовали отпевание, а когда он расплакался после церковной службы, его окружили друзья, успокаивали его и похлопывали по спине. Ее друзья и подруги — Кристин Роджер Вейдин, Фейрчайлды, Джоан и Джим Пейджент, Сэм и Мэри О'Брайен — почти не разговаривали с ним. Некоторые из женщин не хотели смотреть на него. Он заметил это и был рад, когда все кончилось.
После церкви родители вернулись вместе с ним в его опустевший дом и решили остаться на ночь. Его отец, все больше напоминавший засохший стручок, в ожидании ужина устроился перед телевизором, наблюдая за ходом футбольного матча. В свою бытность главой административного совета школы он не пропускал ни одного матча и болел до хрипоты.
Мать Мартина занялась уборкой в доме и готовкой. Остановившись в дверях гостиной, она смотрела на мужа, пока он, не почувствовав неловкость, не обернулся к ней.
— Почему бы тебе не побыть немного с Мартином? -. негромко спросила она, улучив паузу в потоке комментариев. Ее голос звучал мягко, совсем как у Сейры, когда она была не уверена, собирается Мартин ударить ее или нет. Сейра писала в своем дневнике, что с ее стороны это тоже было частью игры и лжи, пронизывающей их отношения.
Отец Мартина помолчал.
— Не говори глупостей, Марта. Ты что не видишь, что это финал?
— Но я думала…
— Не стоит, Марта. В этом возрасте тебе уже не стоит начинать думать.
— Но Мартину было бы приятно немного побыть с тобой.
